Непрошедшее время

Б. ФРЕЗИНСКИЙ:

Она такова же, как и судьба архивов Эренбурга. Негативы погибли в Париже в 40-м году. Их нет. Не сохранились и отпечатки. Я знаю только отпечатки, которые вошли в «Мой Париж». Книга — альбом, которую я выпустил в 2007 году, которая называлась «Илья Эренбург — фотограф». Там «Мой Париж» представлен репродукциями с книги. Историки фотографии такие вещи не признают, потому что они признают публикации с оригиналов. Обойти это было невозможно. Там маленькие картиночки представлены все, что вошли в эту книгу. «День второй» — это кризис 31 года. Мировой. Книги никто не покупал. Эренбург жил на переводы. В России, чем дальше, тем меньше его переводили, издавали, кастрировав текст. Тут ничего нельзя было сделать. Он писал для СССР, а тут его не желали издавать. И с кризисом кончились западные издания. Положение его было очень тяжелым. Надо было решать вопрос о том, как жить дальше, потому что Эренбург человек политический. Он очень остро чувствовал политический климат в Европе. Он понимал, что не за горами победа нацистов в Германии. Действительно, в 33 году это все случилось. Стало быть, впереди Вторая мировая война. Он хорошо знал Первую мировою. Войну, которой я сейчас занимаюсь, и понимал, что ждет Европу. Тогда Советский Союз может оказаться единственной страной, которая может этому противостоять. Это то, на что купились многие западные левые писатели. Они предпочитали Сталина Гитлеру. Эренбург понимал, что ему надо умерить свой сатирический пыл. В общем, продолжая писать о Советском Союзе, какие-то темы исключать из книг. Он принимает решение стать советским писателем. Как и дальше всегда было, он имел ввиду работать на пределе возможного. Каждая его книга, хотя и выходила в Советском Союзе, но с большими претензиями, с критикой, с купированием многих мест. Этот принцип работать на пределе возможного сохранял Эренбург до последних дней своей жизни. Он всегда был под двойным обстрелом. С одной стороны, коммунистические ортодоксы всегда нападали на него за то, что он не советский писатель. Западные авторы или диссиденты нападали на него за то, что он слишком советский писатель. Роман «День второй» заслуживает большого разговора.

М. ПЕШКОВА:

Каким вы видите своего потенциального читателя. Кому на ваш взгляд интересна такая книга?

Б. ФРЕЗИНСКИЙ: Трудно сказать. Я не социолог. Что касается молодых читателей, то они книг в бумажном варианте не читают, а будет ли она в интернете, я не знаю. Особой надежды на них нет. Разве те из них, кто будет заниматься историей русской литературы 20-го века. Что касается людей, помнящих Эренбурга. Вообще, с его читателями худо получилось. Очень много его читателей эмигрировало, когда это стало возможным. Интерес к нему в зарубежных странах, он более значительный, чем здесь. Такое впечатление сложилось, когда я в Штатах был и в Израиле тоже. Поскольку в книжке много иллюстраций, я надеюсь, что это заинтересует. Никто не видел, как выглядели книги Эренбурга, выпущенные в 20-е годы. А здесь издательство «НЛО» сделало цветные иллюстрации. Наиболее интересные книги Эренбурга представлены цветными картинками. Такое никогда не делалось. Я надеюсь, что это не очень скучное сочинение. Есть параллельные сюжеты, которые тоже могу интересовать тех, кто интересуется историей русской, литературой, русской культурой 20-го века. Тех эта книга должна заинтересовать. Так мне кажется.

М. ПЕШКОВА: С санкт-петербургским историком литературы Борисом Фрезинским, автором монографии об Илье Эренбурге «Книги, Люди, Страны» о прозе Ильи Григорьевича в «Непрошедшем времени» на «Эхо Москвы».