Нерон, кровавый поэт

Суровая, предстала она перед сыном. Мышцы на шее напряжены, по-мужски широкие плечи приподняты. Выслушав до конца обвинения, сказала только:

— Это неправда.

Она с гордостью смотрела на гневного Нерона. Ее сын. Красивый. Могущественный. Сейчас она думала то же, что и при вступлении его на трон: пусть убивает, только бы властвовал. Однако стоило ему приступить к допросу, как она одернула его:

— Нерон!

Назвав сына по имени, как в детстве, когда бранила, она нахмурила густые брови.

Дозорные прочесали город. Обошли его ночью с зажженными факелами, но заговорщиков не нашли; те, кто был на подозрении, доказали свою невиновность. Все следы затерялись. Агриппина своими руками творила чудеса.

Затем, поскольку не оставалось ничего другого, взялись за префекта преторианской гвардии. Бурра обвинили в том, что он знал о заговоре. Приволокли к императору и допросили. Старый воин, сохраняя чувство собственного достоинства, отвечал грубо. Лицо его под седой щетиной покраснело.

Пылая стыдом, вышел он из дворца и сел на лошадь. Он спешил вырваться из Рима, и добрый конь послушно нес его. Глухая тоска не покидала Бурра. Он ехал теперь не торопясь и смотрел на пейзаж, успокаивавший его своим благодатным равнодушием, на землю, кусты, деревья, этих милых и прямодушных друзей любого солдата; здесь, вдали от людей, они были особенно милы ему. Земля — это окоп, кусты — участок обороны, дерево — препятствие, а душа человека непроницаема.

Еще при Калигуле как сторонник императора начал он службу, участвовал во многих сражениях и мог бы легко и просто умереть. Никогда не щадил он своей крови, не цеплялся за жизнь. Но в мирное время солдат и на ровном месте может споткнуться, тут геройство ни к чему, разве распутаешь клубок чужих интересов, интриг, в которых ты слепое орудие. Он потерялся в этом хаосе. На него, как и на других, пало подозрение. Он жалел тех своих современников, кому предстояли страдания, и радовался, что ему, старику, недалеко до могилы. Честному человеку в этой жизни не место.

Лошадь сама шла к лагерю, сборному пункту, где были расквартированы находившиеся под Римом когорты. Она столько раз совершала этот путь со своим хозяином, что безошибочно знала дорогу. Наемник, сидя на земле, ел ячменную лепешку. Центурионы отдавали приказ на завтра, шли мулы, таща за собой баллисты. Бурр умилялся при виде знакомой картины и, раздувая ноздри, вбирал в себя резкий мужской запах военного лагеря.

Он держал путь туда, где реял синий флаг, к лагерю конников, готовящемуся ко сну. Доносилось ржание. Конюхи чистили, кормили рослых ратных коней. Возле своей палатки Бурр сел на стул. По дороге проходили старые солдаты, суровые воины, издавна известные ему по именам, и возвращавшиеся с учений новобранцы, вооруженные длинными мечами или короткими кинжалами, пращники и лучники, незнакомые парни; такие же молодые, как Бурр при вступлении в легион, они как бы олицетворяли бессмертие римского народа и его армии. Шлемы оттеняли их веселые, здоровые лица, латы плотно облегали грудь.

Бурр окинул долгим прощальным взглядом вечную армию Вечного Города и проникся сознанием величия Римской империи, простиравшейся от Британии до Мезии, от Галлии до Дакии, от Испании до Ахеи. Но что-то подсказывало его стесненному сердцу, что это лишь тлен и суета, и глаза его, человека, не склонного к чувствительности, затуманились слезами.

То здесь, то там вспыхивали костры. Все громче звучали трубы, солдаты пошли ужинать в полевые кухни, а потом спать. Лагерь погрузился в сон. Но Бурр не лег, он вспоминал дела минувших дней. Много лет назад он часто приезжал сюда с будущим императором, чтобы увлечь его военной наукой, но тщетно: Нерон не проявлял к ней интереса, после маневров сбегал, бросив Бурра. Они жили каждый сам по себе. Теперь судьба их обоих была решена.

Ветер раскачивал деревья, собиралась гроза. Гром со странным, коварным грохотом перемещался с севера на запад. Бурр счел это дурным предзнаменованием. Отпрыск старинного рода, он был человек религиозный; его деды и прадеды тоже были полководцами, проливали кровь на поле брани, и в век неверия Бурр сохранил наивную веру своих предков. Небесное знамение потрясло его. Вздохнув, он нахмурился. Потом пошел к себе в палатку и написал императору письмо, в котором решительно и простодушно просил об отставке.

Вдали не стихала гроза. Она бесновалась, но никак не могла разразиться ливнем, и в воздухе не похолодало. Небо продолжало клокотать. А на горизонте у самой земли вспыхивали беззвучные сполохи.

Нерон в своей спальне беседовал с Поппеей.

Они больше не расставались. Поппея, как призрак, без страха ходила по дворцу.

Пережитая ими травля и пришедшие следом сомнения сломили их. Оба задыхались в духоте ночи, которая, разметав пыль, вслепую бродила по саду. Во дворце было неприветливо, неуютно.

— Может быть, ляжем спать, — сказала Поппея.

Они легли рядом на кровать. Укрываться не хотелось, лежали голые.

Долго молчали.

Наконец Нерон спросил:

— Ты спишь?

— Нет.

— Почему?

Поппея вздохнула.