Несостоявшийся граф

И вот тут Щербатый был неправ. Конечно, баба, а тем более проститутка, не совсем человек и сделать с ней можно все что угодно, но вот бить, да еще по морде, нельзя! Ну, кроме тех случаев, когда клиент без этого не может и уплатил положенное за свою блажь. Однако и в этом случае в харю кулаком тыкать неправильно, потому как это все равно, что марвихеру[62] пальцы сломать. Это ведь инструмент!

– Ну что ты, Тишенька, – испуганно отшатнулась женщина. – Рази бы я посмела?

– То-то! – осклабился уголовник, спуская ноги на пол.

Убедившись, что тот не собирается ее бить, Лаура потихоньку вышла из кабинета, плотно притворив за собой дверь, и только потом смогла дать волю слезам. Раньше Тихон себе такого не позволял, а обращался с ней исключительно по-доброму, называл ягодкой или еще как ласково, дарил дорогие подарки, советы от нее слушал внимательно и никогда не поднимал руку. А теперь что же? Куражится, ругает по-всякому, бьет часто, а про подарки уж и говорить нечего…

Покончив с делами в уборной и кое-как припудрив синяк, она вышла наружу и хотела было уже идти в свой закуток, где стоял сундук с ее личными вещами, как вдруг наткнулась глазами на непонятно откуда взявшегося Будищева. Переодетый в партикулярное платье моряк выглядел как мелкий служащий или чиновник, случайно забредший в это гнездо порока, и только многое повидавшие в своей жизни глаза выдавали в нем непростого человека.

– Здравствуй, красавица, – поприветствовал он ее.

– Доброго здоровьичка, Дмитрий Николаевич, – расплылась она в профессиональной улыбке. – Что-то вы к нам раненько пожаловали, али не спится?

– Кто рано встает, тому бог подает, – парировал тот. – Скажи лучше, где Щербатый?

– Так почивает еще, – развела руками проститутка. – Умаялся с вечера.

– Так разбуди.

– Не любит он этого, – опасливо заметила Лаура.

– Да уж вижу, – неодобрительно покачал головой переодетый подпоручик, глядя на плохо припудренный фингал. – Вот только это он меня звал, так что пусть поднимается.

– Я ваших дел не знаю, – досадливо отозвалась та и хотела было прошмыгнуть мимо, но Дмитрий остановил ее.

– Где сейчас твой сын? – спросил он.

– Что?

– Я спрашиваю, где твой сын от Николая Штерна?

– Вы, что ли, знали его?

– Воевали вместе. Он, Алексей Лиховцев и мы с Федором. Так что?

– А для какой надобности вам знать, где мое дите теперь?

– Как тебе сказать, Дуня. Мы с Николашей друзья были. Типа, боевые товарищи. Но он погиб, а я жив. И от него только этот малыш и остался. Вот как-то так.

– Пожалеть решили, – понимающе протянула проститутка, – только где же вы были, жалельщики, когда меня брюхатую на улицу выкинули? Когда я побиралась, чтобы с голоду не пропасть? Что вы ко мне в душу лезете, окаянные?

Последние слова не на шутку разозлившаяся Лаура буквально выкрикнула в лицо офицерику, после чего обожгла ненавидящим взглядом и бросилась прочь, чтобы никого не видеть и не слышать.

– Ну как знаешь, – пожал плечами Будищев.

Честно говоря, Дмитрий и сам не знал, зачем стал расспрашивать ее. Сентиментальным человеком он никогда не был, сочувствие к окружающим испытывал крайне редко, да и то лишь к близким ему людям. Но сегодня ночью он проснулся с тяжелым сердцем и, против обыкновения, долго лежал с открытыми глазами, размышляя о своей причудливой судьбе и жизни. Пытался вспомнить, сделал ли он кому-нибудь хоть что-то доброе, но на ум приходил только погибший Семка.

Решительно поднявшись, он умылся, побрился и, переодевшись в чистое, сел писать письмо баронессе Штиглиц своим крупным угловатым почерком, даже не пытаясь соблюдать нынешние правила хорошего тона и уж тем более орфографию.