Несовременные записки. Том 4

Я писал и перепечатывал на машинке этот рассказ всю ночь, как Бальзак. Утром показал Михе. Ему очень понравилось, и он пометил рассказ у себя на заводе в стенгазету «Комсомольский прожектор» под своим именем. Миха, чтобы не идти в армию поступил на «Три тройки» и уже, как обычно, был там комсоргом. Миха, он всегда был то председателем совета отряда, то комсоргом, потому что бабушка у Михи была идейная партийная коммунистка-ветеран. У бабушки было полное собрание сочинений Ленина, и она всё его прочитала. Такая была суровая, в пиджачке, Миха бабушку уважал, боялся и очень ей гордился. Там на заводе его приняли в партию, сделали комсомольским боссом, но однажды он устроил на какой-то комсомольской турбазе крутую пьянку, и его за аморалку с боссов попёрли, и он снова стал крутить динамо-машину, как все рабочие, и стал ругать потихоньку комсомол:

— Такое, Андрюха, скажу я тебе, этот комсомол гавно!

Я обрадовался. «Прозрел», — думаю и соглашаюсь с ним:

— И комсомол гавно, и партия.

— Нет, — отвечает Миха. — Только комсомол. Партия это святое. Партию ты не трожь. Агентов вражеских разведок не слушай. С партией всё нормально.

Но в целом-то Миха не очень как бы очень насчет стенгазет, да и Позин всё больше в шахматах жил. Целыми днями после школы я проводил у Позина, он играл в шахматы сам с собой, а я спорил с его мамой о жизни. Она была не коммунистка, а скорее наоборот. Она была «за правду» и даже уволилась со своего 79-го завода, поссорившись с начальством, и ушла в похоронное бюро крутить цветочки для венков. Так что у Позина дома всегда были бумажные цветочки, я тоже иногда их крутил. Несмотря на свою погруженность в шахматы, он продолжал сохранять своё патологическое чувство юмора. Такой русский юмор, который всегда немножко себе во вред. Один раз он смеха ради бегал по классу, убегая от Спутника. Спутник на педсовете на него, конечно, нажаловался, и Позина вынесли на совместное собрание учеников и родителей.

— Как мы оцениваем действия нашего товарища? Пусть Сережа Валюгин (такая тогда у Позина была фамилия) сам узнает.

— Это безобразное поведение, он доводит историка, — сказала одна из отличниц.

Я поднял руку и сказал совершенно не по теме о том, какое у Позина чувства юмора, как он глубоко понимает шахматы, а тут у него получилось нечаянно, не со зла, надо его простить. Классная смотрит на мою наглую рожу и улыбается:

— Ты выгораживаешь своего дружка. Это не честно.

Но Наташка Лысакова, отличница самая главная, вдруг меня поддержала:

— А что? Дружба — это же очень ценное качество.

Кампания развенчания весельчаков и хулиганов захлебнулась. Но в 8 классе ему за его шуточки пришлось поплатиться. После дня солидарности трудящихся всех, кто не пришел на демонстрацию, классная заставила писать объяснительную. Все написали, как положено, что они болели или вынуждены были сидеть дома с младшей сестричкой, но Позин написал, что встав рано утром 1-го мая почему-то решил, что в апреле 31 день и, стало быть, сегодня 31 апреля. Когда учебный год закончился, классная выдала ему документы и сказала:

— Иди в другую школу или в ГПТУ, нам в нашей школе такие разгильдяи, хамы и хулиганы не нужны.

Позин стал учиться в 43 школе, а у Михи началось бурное половое созревание, так что он даже почти и не учился. Его даже стали разбирать на комсомольском собрании. Он комсоргом не был. Андрюха Масленников был комсоргом, симпатичный и скромный. Собрания были очень скучные, тусклые и унылые. Пришла классная, чтобы через комсомол повлиять на разных лодырей вроде Михи. Меня вдруг осенило:

— Так ведь вы же, Нина Константиновна, не член ни комсомола, ни партии, и вы на нашем, я извиняюсь, конечно, собрании — не по уставу. Мы не против вас, но устав нужно соблюдать.

Меня, конечно, никто не поддержал в моем крючкотворстве, Нина Константиновна щеки надула, а меня моя оригинальная выходка тонизировала минут 15, потом я опять заскучал. Стали Миху склонять: двойки, на физике сидит не на своем месте и тому подобное. Комсорг ведет:

— Какие предложения? Кто за выговор с занесением в личную карточку? Просто выговор уже был…

Меня опять осенило:

— А давайте его исключим к чертям собачьим, чтобы другим было не повадно! Ну сколько можно!

Миха со своим половым созреванием совсем юмор потерял, выпучил глаза и смотрит на меня, как на фашиста.

— Предатель.