Нестор

– Не в шпионы. Шпиона из тебя, Белов, не получится. На преподавательскую работу в наш учебный центр при Абверштелле. Подберем подходящий курс, ты жил в СССР, обстановку знаешь. И Москву знаешь. Это не измена Родине, для Сталина ты мертв, гражданина СССР Белова больше нет на свете. Начинай жить заново! Через пару лет устроим тебя в университет, чтобы доучился. Кем ты в ИФЛИ занимался? Гансом Саксом? Помню, помню!.. «Прищемят нос ему у нас. На сем Ганс Сакс кончает сказ».

Александр тоже подумал о литературе, но не о подзабытых грубиянах-гробианистах, а в который уже раз о незадачливом Опанасе из поэмы Багрицкого-старшего. Перешагнул парень порог, уклонился от верной пули, обрадовался. Только за порогом…

Он заставил себя улыбнуться – прямо в лицо фашисту.

– Никогда!..

5

Сопровождающий по-немецки говорил, пусть и не слишком чисто, зато понятно. Глаголы, правда, использовал исключительно в неопределенной форме.

– Жить здесь. Всё иметься. По телефону звонить. Внутренний, в город не звонить. Вопросы и бумага на столе лежать. Еду приносить. Еду можно заранее заказать.

Соль внимала, не перебивая. Уже привыкла – и к тому, что спорить нет смысла, и к новым местам.

– Писать подробно, пожалуйста. Не вымарывать. Замечания на полях делать.

Обжиться в тюрьме не дали, даже в камеру не вернули. Сначала держали под караулом в какой-то комнатке, а потом провели вниз по лестнице в огромный вестибюль. Там снова пришлось ждать, пока оформят бумаги. Вывели на улицу под мелкий моросящий дождь, усадили в большое черное авто, задернули шторки на окнах.

Город Соль так и не увидела. Из машины – прямиком во двор за высоким бетонным забором. Дверь, лестница, второй этаж…

Куда именно попала, понять мудрено. С виду гостиничный номер, две комнаты, службы, красный ковер на полу, на столике – радиоприемник, немецкий «Телефункен». И решеток на окнах нет. Зато дверь заперта, и прогулки не положены.

Газет целая кипа, но все на русском. Книг – ни одной.

– До завтра! – неулыбчиво кивнул сопровождающий. – Вы отдыхать и вы писать.

Вероятно, для того и привезли, в камере сочинять неудобно. Хотелось первым делом заглянуть в ванную, чтобы смыть под душем неотступный дух хлорки, но Соль не удержалась, присела к столу. Вопросы, значит?

Прочитала, подумала и решила – писать не будет. Ничего, ни слова. Опасно, но если ответит хотя бы на один, станут давить с тройной силой. Или обманут, что еще хуже. А вот про Красную ночь расскажет все от начала до конца, пусть и не просят. Сохранятся листки в секретном архиве, значит, будет память. Пусть архивы вскроют только через триста лет!

…Ночь, желтые вспышки выстрелов, люди с оружием в руках. Хорошие люди, настоящие. Она, семиклассница, не умеющая воевать, тоже была среди них. И это останется. Навсегда!

* * *

Перед сном (засиделась допоздна, почти до рассвета) Соль долго стояла у окна, глядя сквозь залитые дождем стекла в недоступное небо. Там ей не бывать еще долго. Плохо, но не смертельно, неизвестность хуже. К сожалению, никто ей не скажет, что с отцом, с рассеянными по миру земляками, с теми, с кем успела познакомиться, – Герда, немецкие друзья, отважные гномы, Александр Белов, Андреас, доктор Ган. Не спросишь и письма не напишешь.

Небо за окном налилось свинцом, навалилось на стекла. Вот-вот рухнет и задавит. Она, инопланетянка-семиклассница, не Антей, плечи слабые, не удержит.

Шевельнулись беззвучно губы.

– Salvum me fac Deus quoniam intraverunt aquae usque ad animam meam. Infixus sum in limum profundi et non est substantia veni in altitudines maris et tempestas demersit me…

…Спаси меня, Боже, ибо воды дошли до души моей. Я погряз в глубоком болоте, и не на чем стать; вошел во глубину вод, и быстрое течение их увлекает меня. Я изнемог от вопля, засохла гортань моя, истомились глаза мои от ожидания Бога моего…

Слова исчезали, увязая в темной трясине. Ни отзвука, ни огонька. Никто не услышит, никто не поможет.

Графиня Соланж де Керси, рыцарственная дама Ордена Возвращения, дочитала псалом до конца. Дождалась! Черное небо рассекла беззвучная молния.

На Москву надвигалась первая AD 1939 гроза.

* * *

– Вы напрасно нам не верите, – скучным голосом проговорил Вячеслав Григорьевич. – Поймите, Соль! Никто вас принуждать не собирается, но если не будете откровенны, мы в свою очередь не сможем верить вам.

Лампа светит в глаза, очень хочется пить. Пятый час идет допрос. Вопросы одни и те же, по кругу. Она вначале честно пыталась объяснить, почему не может рассказать ни о Франции, ни о Германском сопротивлении, но потом замолчала. Силы надо беречь.

…Боже! Ты знаешь безумие мое, и грехи мои не сокрыты от Тебя. Да не постыдятся во мне все, надеющиеся на Тебя, Господи, Боже сил. Да не посрамятся во мне ищущие Тебя, Боже Израилев, ибо ради Тебя несу я поношение, и бесчестием покрывают лице мое…

Рот пересох, но воды просить не стала. Сначала об одном попросит, затем о другом…