Нет мне ответа...

Дошла-докатилась и до меня печальная весть о кончине Артура[230]. Когда уходит из жизни человек, любой человек, – становится печально на сердце, но когда уходит близкий человек, да ещё и не просто близкий, а духовно совпадающий с тобой, – совсем на сердце пустынно делается и ветер там веет.

Артур был для меня ещё и мостиком между мной и украинцами. Он, именно он, не пятивший по-хохлацки грудь «чемойданом» и даже не говоривший «гх», – был истинным украинцем, её совестью, её культурой, её честным полпредом в искусстве, делом и своей жизнью, а не горлом отстаивающим достоинство человеческое, а значит, и национальность. Все беды, обрушившиеся на Украину, да и на Россию тоже, заключены в том, что она и мы не подготовили достаточно людей истинно деловых, бескорыстных, честных, готовых Родине и народу своему отдать сердце своё за просто так, не добиваясь предоплаты и вообще какой-либо платы. Когда я вижу на экране широко раскрытый мокрый рот Ивана Драча, а рот у него и от природы-то не узкий, мне становится неловко и больно за Украину и её культуру: Иван-то и есть хохлацкое горло и мурло. А где ж истинно-то украинское? То, природно-деликатное до застенчивости, мягко произносящее такие дивные слова, как «коханый мий», «хвилыночка», «крапонька». Неужто советская власть так поработала, так перепахала нас, что одни способны лишь орать: «Гэть», другие – «Пасть порву»?

Встретился мне ещё один человек, воплощающий в облике своём, в жизни, в говоре и любви к Родине Украину. Это подолянка Наташа Кащук, или Натуся, как её ласково звали в семье Ковалей, особенно мелодично звучало это в исполнении бурной Ковалихи. Наташа была уже смертельно больна, несколько раз побывала под ножом у Амосова и дошла до такой доли, что Амосов же и сказал, что больше никакое вмешательство ей не поможет и пусть живёт сколько сможет. Два года назад, а может, уже и больше, она, надорванная ещё девочкой в оккупации, умерла, и едва ли Киев и Украина, которая орёт, за что и по чё, сама уж не знает, и не заметила, что с земли украинской исчез её невинно-чистый истинный лик. Думаю, что Ковалиха и Витя Коваль только и помнят её, когда и помолятся. Пусть Наташа услышит, что я поминаю её добрым, тихим словом, поминаю среди своих близких и дорогих мне людей молитвою, когда отпускает сердце смута и суета, хотя для молитвы и не надо бы дожидаться времени и подходящего места. Вон мусульмане: где их застигнет час намаза, там и становятся на колени. В полдень все улицы арабских городов устелены циновками – ковриками для моленья, которые «за так» выносят и расстилают ребятишки, хозяева магазинов, аптек, ларьков. Мы – плохие, ленивые миряне – вечно ждём удобного случая и времени полюбить Бога, помолиться ему. Делаем это чаще в святые праздники и много пьём, орём, грешим в светлые-то дни, оттого Господь нас так волочит по земной поверхности, тычет рылом в грязь и дерьмо, да никак не научит понять и пронять, наука нам не впрок и беды наши ничему нас не учат.

Пусть будет пухом Артуру земля, которую он так любил, где покоится замечательная женщина – его мать, пусть хотя бы друзья вспоминают его в родной Виннице по праздникам, иногда и в будни. Здесь, в Сибири, его вспоминают хорошо. Слышал я, в Кононове, узнав о смерти Артура, поплакала ваша хозяйка, поплакали и «массовщицы» заодно с нею.

Мы живём в трудах и заботах. Я закончил вторую книгу романа «Прокляты и убиты», действие происходит на Украине, на Днепровском плацдарме, книга так и называется – «Плацдарм». Напиши нам, как ты без Артура? Знаем, совсем плохо и одиноко. Во мне ещё и вина живёт, что не посмотрел тогда его новый фильм, не повидался с ним в Москве, всё пытался спасти Союз русских писателей, не понимая, что никакой Союз мне не только не спасти, но и не помочь смертельно больной стране и её культуре. Прости меня, Господи, и за этот грех!

Будь здорова и по возможности благополучна. Кланяюсь.

Виктор Петрович

9 августа 1993 г.

Овсянка

(М. С. Литвякову)

Дорогой Миша!

Захлопотанный ты человек, забыл поставить на конверте слово Овсянка, и в результате письмо я получил уже в августе, а на нём написано 21.7.93. Вот-вот прилетит Андрей с Женей, 19 августа годовщина Ирины, следом день рождения Марьи Семёновны, и боюсь, что нынче уже поздно кином заниматься. Надо ведь корабель фрахтовать или вертолёт, который бы летал от избушки к избушке, ибо в палатках я уже ночевать непригоден, лёгкие мои гнилые сухого места требуют.

Ведь в таком кино днями не отделаешься, нужны недели и месяцы, а где их взять? У нас уже дышит небо осенью, ночи холодные, на севере ж вот-вот и снегом повеет. Ты ведь, Миша, ходовый мужик, можешь и до меня, в деревню дозвониться. Телефон у меня здесь 2–70—55 (через Дивногорск).