Нет мне ответа...

Должен тебе сообщить, что парни чусовские, прежде всего друг моего сына Андрея, Витя Шмыров, пробили-таки идею свою и в районе Кучино сделали мемориал жертв политических репрессий, даже комплекс целый соорудили и через меня осуществили заказ на наш алюминиевый завод на какие-то поставки. Меня же пригласили стать членом совета музея и приглашают в июле на первый съезд или слёт, и, поскольку неподалёку от мемориала, на речке Боярке, у них есть уже что-то вроде гостиницы, так, может, и соберусь, ибо и сына туда пригласили. А он, бедный, болтается у нас без работы и без зарплаты. Ему, с его щепетильной и ранимой натурой, это очень тяжело. Всё и облегчение, и роздых побывать у нас, и мы с Марьей зовём его, деньжонки тут у нас случились, так уж эту-то поездку как-нибудь вытянем. А овсянские библиотекарши работают и хлопочут вовсю, осуществляя мечту о конференции, которую разумно перенести на август, когда закончится вся дурь с этими проклятыми выборами. До того всё это надоело, что уж самой идеальной формой нашего существования приходится считать ту, что прежде была, – выборы для фокуса и обмана, а всё остальное назначается и распределяется «по воле и желанию народа», от отца народа, то есть секретаря ЦК, и до председателя сельсовета. Ну не умеем мы, не научены иначе жить, и вся эта демократия русскому народу, что корове скаковое жеребячье седло. Он и сам, народ-то, словно телок, всю зиму, от самого рождения в хлеву проживавший на гнилой соломе, попав на весеннюю поляну, не может понять, что это такое, солнцем ослеплённый, простором напуганный, не знает, то ль ему брыкаться и бодаться начинать, то ль спокойно пастись, щипать травку. Лежал всю зиму под тёплым брюхом мамы-коровы, тянул её усохшие сосцы аж до крови, и уютно ему в хлеву было, и безопасно, и тепло. А тут эвон чё, на волю выгнали со слабыми-то ногами, без практики и желания жить на воле и самому кормиться…

А Конецкий, говоришь, гуляет. Молодец! Завидую! Кажется, в конце мая, в начале июня есть мне возможность слетать в Петербург, так, может, и слетаю, прежде испытав себя в поездке до Тархан, а то что-то я совсем расхлюпался после тяжёлой осенней болезни, чуть чего и лёгкие ломит, и сразу на душе темень, и то, что учёно «депрессией» зовётся. Только работой и спасался, но так опять устал до последней степени.

Вчера Пасху с Марьей отпраздновали. Вдвоём! Хорошо. Поля накануне все стряпала, торт изладила, что-то вроде плаката изобразила, в коридоре иконками его прикрепила, чтобы нам радость доставить, и открыточки нарисовала и написала выразительно «Поздравляю». Ничего читать не хочет, пишет, как слышит, а я говорю – и пусть не читает, и пусть голову свою лёгкую не отяжеляет разной трухой и опилками так называемой культуры, любит лошадок, хочет ветеринаром быть и учиться в сельхозинституте, пусть любит лошадок и учится, где хочет, да деда с бабой почитает и понимает, больше и не надо. Многие знания – многие скорби, ещё задолго до Курбатова и всех прочих критиков сказал кто-то, и лучше уж радоваться без этих самых знаний, чем быть несчастным, угрюмым и нелюдимым со многими знаниями. На земле рождённому, земным человеком и быть ему надо, а не витать в небесах, не шариться в облаках, отыскивая свет и дополнительный смысл жизни. Хватит и того, что Бог дал, ограждая нас от блудного слова и блуда в тёмном лесу. Жизнь сама по себе столь прекрасна, что и жить бы да жить в радости, чего я внучке и желаю. А тебя обнимаю – эвон куда меня понесло! Твой Виктор Петрович

20 апреля 1996 г.

(М.В. Булгакову)

Дорогой Михаил Васильевич!

Ну вот, посылаю Вам то, что получилось из справки для охотничьего словаря. Остатняя, в душе и памяти залежавшаяся тема. И очень рад, что в «запасниках» сделалось полегче, да и надо было кое-что повспоминать, побродить по любимым и прекрасным местам хотя бы в памяти, ибо наяву всё реже и реже удаётся выбраться в тайгу.

Вы вольны поступать с материалом, как Вам захочется. Два листа не потащить ни справочнику, ни альманаху, поэтому можете сократить публицистические куски и отступления, а целиком я напечатаю материал в каком-нибудь журнале.

Кстати, повесть, что я мучил всю зиму[252], благополучно достигла «Нового мира» и идёт в № 8 за этот год. Она маленькая, всего четыре листа. Ещё и «затеси», написанные осенью в больнице и зимой, тоже доделал, так что в деревню поеду налегке и буду с необеспокоенной душой копаться в земле. А пока в понедельник, 22 апреля, лечу и еду в Тарханы, к Михаилу Юрьевичу, перед которым благоговею с детства, и мечтал к нему съездить всю жизнь, вот наконец-то и собрался. Вернусь домой 29 апреля, отмечу день рождения и Победы, да и на огород, где у меня растёт уже большой лес и деревья – лиственницы, ёлки, кедры, рябины и даже одна пихта – тоскуют по мне, а я по ним.

Поздравляю Вас с наступающим праздником весны и желаю весенних радостей и здоровья. У нас весна долго раскачивалась, только второй день, как наступило тепло.

Кланяюсь Вам и Вашим близким. Преданно – В. Астафьев