Нет мне ответа...

Та-ак, ближе к делу. Думал я, думал и ничего пока не придумал насчёт нашей встречи – здесь исключается. Я и без того весь в сплетнях, подозрениях и поношениях от коммунистов, которые не брезгуют и за мной следить, телефон прослушивать, письма изымать. В ином месте? Я на подъём тяжёл сделался и ни на каких сессиях в Москве не бываю. Буду думать о нашей встрече и авось что-то придумаю. А пока ты без комплексов и угрызений совести напиши мне полностью своё ФИО, открой счёт в надёжном банке, и я переведу сумму денег на чёрный день, который бывает не за горами, а за плечами. Только, пожалуйста, без «фи» – это та маленькая услуга, которую я способен сделать для тебя.

Теперь самое огорчительное – эти твои литературные и тем более вгиковские устремления – уж очень я мрачного мнения об этом и ему подобных заведениях. Мается у меня у друзей несколько дочерей после ВГИКа, мается блистательного ума и образования друг нашего дома Валентин Курбатов без определённого места и определённого занятия, в своё время кончивший этот институт. Я участвовал в съёмках нескольких фильмов по своим произведениям, написал пару-тройку сценариев и везде твердил и твержу, что с этим искусством никаких дел иметь не хочу, а если имел, то помимо основного своего занятия – писания прозы, то есть мимоходом, не тратя много сил и времени. Тем более сейчас, когда кино наше неизвестно где, когда не востребованы блистательные умы, таланты и подвижники кино.

Не скрою, более всего меня радовало, что ни дети мои, ни внуки не вышли «в кино» и «на литературу». Ах, как тут всё непросто и не очень красиво, и не очень прельстительно, как кажется со стороны. Ладно, если Бог наделил человека могучим даром и он, по-могучему мучаясь, всё же в муках этих находит счастье в самом труде и не может жить иначе и быть кем-то другим. Он Богом прикован к этой тайне, которую вынужден до последнего вздоха катить в гору, только в гору, только истратя все силы, часто уродуя судьбу свою и жизнь близких людей (ты одна из жертв этих, неужели не понимаешь?!). Я, конечно же, готов посмотреть твои писания. Смотрю же я их, со всех сторон приходящие, отчего и твои не посмотреть, но если Бог судил нам встретиться и я не увижу в тебе и бумагах твоих будущего, уверенного предначертания к творческой судьбе, употреблю все усилия, чтобы уберечь тебя от этой пагубы. Разве литературно-киношная судьба твоей мамы тебе не пример? Разве прозябание, за исключением двух-трёх вологодских и прочих писателей, тебе не урок? А громкий крик моего друга и земляка, великого артиста современности Михаила Ульянова, когда его спросили, не пойдёт ли внучка по его стопам: «Да Боже сохрани и помилуй!» Сотни, тысячи запутанных судеб, растерзанных и растленных так называемым искусством, да и литературой жизней, это не пример?..

Когда меня спрашивали раньше, кем бы я хотел видеть дочь и сына, я отвечал – портнихой, поварихой, учителем, наконец, а сына – слесарем или токарем, все полагали, что я шучу. Определённость и устойчивость должны быть у человека, земля должна быть под ногами и умение твёрдое зарабатывать свой хлеб.

Вот пишу и чувствую – бесполезные слова пишу, зараза эта пуще русской дури, выводится она не назиданиями, а ремнём и трудом…

Давно я не писал так много. Устал. Прости. И будь здорова. Раз уж так рано начала жить самостоятельно, думай, прежде чем сделать какой-либо шаг. А на что ты думаешь жить во ВГИКе? С голоду ведь пропадёшь, здоровье угробишь…

Ну, храни тебя Бог. Целую.

Твой Виктор Петрович

Июнь 1997 г.

(А. В. Астафьевой)

Дорогая Ася!

Привыкай к моим каракулям (я ведь печатать не умею), вообще-то женщины как-то разбирают мои письма, и мужчины некоторые тоже.

Зима была у меня тяжёлая – я её почти всю проболел. Начал с осени, и пошло-поехало. Особенно тяжело болел на исходе зимы, какой-то грипп, поражающий иммунную систему, вальнул меня так, что в момент кризиса, в самый глухой ночной час явилась ко мне Ирина и стоит, опершись на косяк моего кабинета, где я и сплю, и смотрит печально-печально. Я спрашиваю: «Ты что, Рина, соскучилась по мне?» – «Соскучилась, папа, соскучилась…» – и исчезла в каком-то неземном, рыже-седом тумане.

Весна у нас ранняя была (и вообще я молодец, что покинул глухой угол Вологодчины, давно бы уж там загнулся со своими трухлявыми лёгкими), с середины марта пошло тепло, и какое! Я рано переселился в деревню, топил печи – сухо в деревянном доме, тепло, уютно, и поехал, точнее полетел в Питер-Москву, в Питер на конференцию, в Москву – за премией. Улетал, у нас плюс 25—29, прилетел в Питер – плюс 2, не лучше было и в Москве, но как-то Бог меня там уберёг. Прилетел – тяжело болеет Марья Семёновна, и сейчас болеет, по избе ходит с трудом, опираясь на стены, а больше лежит – это при её-то деятельной натуре. А я вот в деревне ошиваюсь, ибо в городе не могу – дом блочный, в нём давно уже не топят, и то нет горячей воды, а то и холодной.