Нет мне ответа...

Значит, теперь такое дело. Надо доводить работу до конца, в первую очередь с романом, произведением, по-моему, не только неожиданным, но и значительным на фоне той мазни, что написана о наших локальных войнах и в частности об Афганистане. Тебе, Виктор, на два-три дня необходимо прилететь в Красноярск для того, чтобы мы посидели вместе и довели до ума все твои произведения, в частности роман. Работа предстоит не очень большая, но необходимая.

Прилететь тебе надо бы до 8 марта, потому как в середине марта я отправлюсь в больницу на профилактику (у меня летом был инфаркт). Оно, конечно, можно и в больнице пообщаться, но всё же лучше дома. И с самолёта следуй ко мне домой, а я тебя определю жить в комнату приезжих в Союзе писателей, а захочешь – в гостиницу дуй, но очень они, суки, дорогие нынче. Твоего «Рыжего кота» я отдал в здешний журнал, взяли с лапками. Думаю, и остальная твоя продукция будет привечена в Москве и всюду и критикой будет замечена. Дай Бог!

Только не тяни, пожалуйста, ты уже не молод, но ещё много можешь сделать. При встрече поговорим о будущей книге. Будь здоров. Кланяюсь.

В. Астафьев

26 февраля 2000 г.

Красноярск

(Л. И. Бородину)

Дорогой Леонид!

Прочитал твою повесть о старшине Нефёдове[265], и словно кусочек сахара рафинада во рту растаял. Такая добрая и светлая литература, чуждая нонешнему времени, редкость, как редок бывал сахар в нашем детстве. Мне ещё интересно было читать твою повесть и потому, что сам я в прошлом железнодорожник и отношусь к дороге с тем же добродушным юмором, как и ты. А ещё интересна потому, что на станции твоей я бывал, водку на крыльце магазина пивал и, разгребя гнилушки, окурки, гондоны и прочий мусор, запивал ту водку, пригоршнями черпая байкальскую воду холодную. Я худ лёгкими, а Женя Носов с гнилым брюхом… Захворать бы, а ничего, выпили, заели водой и хоть бы хны. Живал на этой станции в пустой казарме и Валя Распутин. А на пути в вампиловский дом пробовал меня утопить погубитель Саши, Глеб Пакулов, забулдыга и безответственный человек, каких всегда на Руси было много и нонче немало. Это мы на лодчонке вышли на волнорез, и Пакулов запаниковал, ожидал, что на выходе волна меньше. Фронтовик, опытом богатый, я показал ему кулак и начал указывать рукою, чтобы он не пёр дуром на волнорез, а помаленьку, полегоньку сваливался с волны на волну и к берегу спокойно рулил. Когда подвалили к берегу, он был бледен и мокр не только от брызг, но и от напряжённости, я ему внятно сказал: «Тебе что, твою мать, Вампилова мало?!»

Славная повесть, и по времени как яичко ко Христову дню. Совсем что-то поганством и красно-коричневым хамством захлестнуло изначально добрую и милосердную русскую литературу. Спасибо, брат. Давно со мною такого не было, чтоб повесть кончилась, а она кончилась хорошо, спокойно и вовремя, а я бы жалел, что вот и дочитал, и простился с хорошими людьми, с в общем-то славным и мало кому понятным истинно русским миром.

Писать о детстве из детства – такое наслаждение, сам его испытал, растянув работу над «Последним поклоном» почти на сорок лет. Затеваем мы третьи «Литературные чтения» в провинции на конец сентября, если сам не сможешь приехать, пошли кого желаешь из журнала. Приглашения пришлём непременно. Здоров будь! Храни тебя господь.

Твой В. Астафьев

Марья болеет, напечатать моё письмо некому, уж разбирай сам мои каракули.

2 марта 2000 г.

Красноярск

(В. Я. Курбатову)

Дорогой Валентин!

Вчера пришло твоё письмо и бандероль от Гены Сапронова с копией твоей статьи. Оба, с Марьей, мы прочли её и нашли замечательной. А что предисловий не читают, то и правда и незнание «ндравов» нашего народа. Преподает иль, по-учёному, «читает» литературу в нашем университете Галина Максимовна Шлёнская, бабища здоровая, отважная, ума – палата. Я иногда, к сожалению, редко, с нею встречаюсь, её подъелдыкиваю. Так однажды слушали мы вместе художественно-сценическое чтение столичным приличным гастролёром «Руслана и Людмилы», и по окончании, отхлопав в ладоши, Галина Максимовна сказала: «Две неточности допустил чтец». А я ей: «По-моему, одну», а она мне: «Нет, две!» и давай на ходу читать поэму, да ещё попутно почти всего Пушкина прочла. Однажды я с нею ездил в Канск, где она в местном пед. колледже подрабатывает, ибо сын с невесткой сотворили дитя и подбросили ещё грудного бабушке с дедушкой, вот она и вкалывает на трёх работах, чтобы прокормить семью. Поражённый глубиной её знаний, уму и памяти незаурядного человека поклоняясь, я признался ей, что всегда сожалел, что не поучился ни в каких университетах и страшно завидую тем студентам, которые учатся у неё уму-разуму, внимают ей и самосовершенствуются, подталкиваемые и подпитываемые ею.