Нет мне ответа...

У меня тут был затор из рукописей, и от них иль от военной раны воспалился глаз, а левый надсажен жизнью и литературой, вот и лежала твоя рукопись без движения. Лишь «Ваську Рыжего» я отдал в местный приличный журнал «Сибирский промысел» и, как член редсовета, договорился с «Новым миром», что отберу для него несколько Ваших рассказов, а может, и роман дам им читать после того, как прочту сам. Печатание в «Новом мире» – это пропуск в литературу достойный, журнал по-прежнему пользуется вниманием критики и читателей умного порядка.

Так что, если от меня не будет долго вестей, не переживайте. На будущий год будет пятьдесят лет, как я занимаюсь энтим делом, и всякого навидался и натерпелся.

Письмо Вы мне написали замечательно толковое, я его, если дело дойдёт до книги когда-нибудь, вставлю предисловием в назидание потомкам.

Низкий поклон Вашей жене. У меня жена – солдатка, вечный мой спутник и ангел-хранитель, да ещё помощник. Я когда-то вычитал у Даля: «Не у всякого жена Марья, а кому Бог даст», – зовут её у меня Марья Семёновна, обращался я с нею чаще как с батраком. Всё стерпела. Идёт пятьдесят пятый год, как мы вместе, и в этом не моя, а её заслуга. Слегла вот, и дома всё остановилось, даже письмо написать некому, и ничего я в доме не могу найти и сделать. Матерюсь уже про себя, а раньше поднимал пыль до потолка, орал, психовал, но и жалел бабу, старался радости хоть маленькие ей доставлять, «искупал вину», а она характеру твёрдого, хоть и ростом от горшка три вершка, своё тоже умела взять. Словом, как у Твардовского: «Дед мой сеял рожь, пшеницу и не ездил за границу… Пить – пивал, порой без шапки приходил, в ночи шумел, но взысканий, кроме бабки, ниоткуда не имел». А я ещё и за границу ездил, кажись, полмира обшастал, оставляя бабу одну с детьми, порой и со скудным содержанием. Это я к тому, чтоб Вы жалели «свою Марью», а слово «жалеть» в старой России означало ещё и любить.

Кланяюсь и желаю, чтоб зима была к Вам милостива, да не затягивалась. Ваш В. Астафьев

3 февраля 2000 г.

Красноярск

(А. Ф. Гремицкой)

Дорогая Ася!

Значит, передай денежки с Серёжей[264], и ещё тебе предстоит получка в «Новом мире». Они вместо третьего пустили воспоминания о Рубцове во второй номер, и он на выходе. Когда ты у них будешь, скажи, чтобы мне послали пяток журналов.

Выбиваю из «Офсета» твою получку, просто раньше я не знал, что тебе не доплатили.

У нас мороз и солнце, но чувствуется, что зима пошла на убыль. Мы с Марьей Семёновной попеременке перемогаемся. Едва ли я соберусь лететь куда-то, уж лучше залягу здесь на профилактику дней на 10—15, ближе к весне, а пока дюжим, боясь гриппера, никуда не вылазим.

Вот вышел у меня в Питере сборник в издательстве «Лимбус пресс», книгу сочли в «Книжном обозрении» лучшей книгой года, а я её в глаза ещё не видел. Не выдержал, написал сердитое письмо директору, какая-то дамочка писклявым голосом сообщила, что выслала бандероль с авторскими ещё до нового года. До се нет – это значит в экспедиции издательства, или они сами подумали и не сделали, иль, что ещё нередко случается, вместо Красноярска написали Краснодар. Ох, отвалю, раз отвалю… Палку надо, только из-под палки наша рать крепости берёт, перестройка проверила – никуда мы не годимся, кроме как в солдаты, колхозники и зэки. Советская власть и коммуния вся на них и стояла, ими строилась, ими дышала, держалась…

Ну, прости, разошёлся с утра-то. Силёнок поутру побольше. Вот и собираюсь вскоре с утра написать первую строчку в повести, а там уж дело само собой пойдёт.

Целую тебя. Не хворай! Виктор Петрович

3 февраля 2000 года (во, бля, дата, аж писать боязно!)

2000 г.

(Ю. Сбитневу)

Дорогой Юра!

Прошедший год был у нас довольно трудный. Оттого я и не писал почти никому, хотя всё время шуршу бумагами, чего-то маракую, чем-то вроде бы всё время занят. Словом, научился быть занятым, по существу, ничего не делая. Пень колотить, день проводить – это про меня нынешнего. За весь год написал с десяток «затесей» и заметки о Николае Рубцове (вышли во втором номере «Нового мира»).