Нет рецепта для любви

– Не надо. А потом я начала это рисовать. Карандашами, фломастерами. Бумагу мне Наполеон давала. Она диссер как раз писала, у нее черновиков-обороток много было. Вот я и рисовала. Приходила домой с работы и… Иногда до утра. Все, что со мной было. И все, о чем я мечтала. Это были страшные рисунки. Потом я брала ножницы и резала их на мелкие кусочки. Очень мелкие. Долго резала, тщательно. И выбрасывала. А в один прекрасный день я поняла, что больше не хочу. Достала акварель и нарисовала солнышко, зеленую траву, цветы – красные, синие, желтые. Детский такой рисунок получился. И я поняла, что не хочу никому мстить. Я вылезла из этой черной дыры, понимаешь? Я жить хотела! Но получилось не сразу. Еще долго я пряталась и спасалась. Боялась темноты, громких звуков, крупных мужчин, электричек, лифтов, темных подъездов. Много чего боялась. Один раз… Со мной в лифт два парня вошли, и я… Описалась от страха, представляешь? А они на меня и внимания-то не обратили. А потом я бисером увлеклась. Меня научили на работе. Это успокаивало. Вот, видишь, до сих пор так и занимаюсь. – Олеся горько усмехнулась и устало сказала:

– Тём, я понимаю, что ты чувствуешь. Просто я уже всё пережила, а ты только узнал, тебе трудно. И это так по-мужски – наказать обидчиков, восстановить справедливость. Я знаю, если бы ты был тогда со мной, то не позволил бы такому случиться. Но тебя не было. А сейчас уже поздно. Ничего не исправить. И я не хочу второй раз проходить через эту черную дыру – с тобой. Ты же видишь: ничего еще не случилось, а между нами уже… трещина…

– Нет. Нет никакой трещины, ты что, Олеся!

Олеся вдруг легла, повернувшись к Артёму спиной – скорчилась, подтянув ноги к груди, словно отгородилась от всего света, замкнулась в коконе своего отчаянья.

– Все напрасно, – вяло произнесла она. – Ничего не получится. Зря я рассказала. Теперь эта мерзость так и будет стоять между нами. Не надо мне было вообще к тебе приходить. Жила себе как-то, ну и жила бы.

– Олеся… Что ты такое говоришь.

Артём похолодел. Раньше выражение «потемнело в глазах» казалось ему просто метафорой, но сейчас у него в буквальном смысле потемнело в глазах, и он видел Олесю как в тумане.

– Я освобожу тебя, не бойся. Вот полежу немножко и уйду. Потому что не выйдет у нас ничего. Все зря.

Артём видел, что она стремительно удаляется, проваливается в мрачные глубины прошлого, и не знал, что делать. Он закрыл глаза, несколько раз глубоко вздохнул, лег рядом с ней, обнял и заговорил. Потом, спустя какое-то время, он попытался, но так и не смог вспомнить ни единого слова из своей страстной речи. Но о чем бы он ни говорил, все это было о любви: знакомство с Олесей, начало романа, планы на будущее – Артём волновался и перескакивал с одного на другое, торопясь вытащить Олесю в их общее настоящее, в светлую реальность:

– Помнишь, как я решил, что тебя зовут Дуся? А это крысу так звали! Как она, кстати, поживает? А котята? Как там Розенкранц и Гильденстерн? А помнишь, как мы на коньках катались? Я шлепнулся, а ты хохотала. Мне так нравится твой смех! Самый лучший смех в мире. Ты такая красивая, просто невероятно! Я чуть не ослеп, когда ты первый раз разделась, помнишь? Точно, так и будешь ходить по нашему дому – голая. Только браслеты какие-нибудь. На руках и на ногах. Носят же на ногах браслеты, правда? Дом на склоне горы! Наверху ресторан, в саду – твоя мастерская. Но сначала мы поедем в Париж, на год. Кулинарная академия. Помнишь, я рассказывал? Ты подумай только – Париж! Там столько музеев! Лувр! Эйфелева башня! Только надо пожениться. Давай прямо завтра подадим заявление, а? Ты какое хочешь платье? Белое? А мне что надеть? Смокинг, что ли? Представляешь меня в смокинге?

Артём говорил и говорил. Внутри у него что-то мелко тряслось, довольно противно, и мурашки бежали по коже. Наконец он выдохся. Помолчав немного, сказал дрогнувшим голосом:

– Я люблю тебя. И думал, что ты тоже. Надеялся, что нужен тебе. Не знаю, что еще сказать. Но если ты хочешь уйти… Что я могу сделать? Ничего. Наверное, я выживу. Может быть.

Он откинулся на спину и закрыл глаза, чувствуя неимоверную усталость. Некоторое время ничего не происходило, потом он почувствовал, как Олеся повернулась к нему, прижалась, легонько погладила по щеке, потом поцеловала. У него ком встал в горле. Олеся что-то шептала и трогала пальцем его ухо.

– Что это ты делаешь? – спросил Артём хриплым голосом. – Щекотно!

– Я твое ухо рассматриваю.

– И что с ним?

– Оно красивое!

– Ухо? Красивое? Вот выдумщица!

Артём глубоко вздохнул – вроде бы обошлось, она вернулась.

– Правда. Знаешь, какие ухи… уши бывают противные, даже мерзкие, бррр! А у тебя красивое.

– Ну, хоть что-то тебе во мне нравится.

– Тёма! Перестань. Мне все в тебе нравится.

– Ну конечно.

– Не надо. Иди ко мне.

И Олеся почти насильно обняла Артёма – он уткнулся ей в грудь, почувствовав, что сейчас самым позорным образом заплачет, и прошептал:

– Ты так нужна мне. Как воздух.

– Ты мне тоже нужен. Очень. Знаешь, когда я в тебя влюбилась? Когда ты омлет делал.

– Омлет?