Нет рецепта для любви

Артём говорил очень тихо, закрыв глаза, бормотал, как в бреду, и Олеся придвинулась совсем близко, чтобы не упустить ни слова. Она слушала, ужасаясь все больше и больше, и со стыдом думала, что ее собственное детство вовсе не было таким уж плохим, как раньше казалось: да, отец пил, мать орала, могла под горячую руку дать подзатыльник или поджопник, но без злобы или ненависти, просто от раздражения и усталости. Родители любили ее – по-своему, но любили! А отец всегда защищал, когда мать слишком уж заходилась. Да и вправду сказать – маленькая Олеся доставляла столько хлопот. Живая, непоседливая, упрямая, вечно дерзила, все делала поперек – самоутверждалась. Но то, что довелось пережить Артёму…

Олеся не выдержала и зарыдала, обняв его изо всех сил, – Артём какое-то время крепился, но потом сдался и тоже заплакал. Они лежали на лоскутной лежанке, вцепившись друг в друга, – два подранка, два горьких одиночества, два обиженных жизнью ребенка. И вместе со слезами уходили отчаянье и боль, страхи и сомнения, горечь и тоска.

– Бедный мой, – всхлипывала Олеся. – Бедный мальчик.

– Я же говорил – это тяжело. Не надо было тебя расстраивать.

– Надо. Я должна это знать. Я так понимаю, что ты чувствовал. Самое ужасное – ты совершенно беспомощен, не можешь ничего сделать. Так мерзко! Я же… Я быстро сдалась. Меня ударили пару раз, и я сломалась. Я ненавидела себя за это. Как мне было стыдно, ты не представляешь.

– Нет. Ты правильно сдалась. Это в тебе инстинкт самосохранения сработал. Иначе они тебя могли очень сильно покалечить, а то и убить. Понимаешь?

– Иногда я думала: пусть бы лучше убили. Но теперь я так не думаю, правда.

– Вот и хорошо.

Олеся приподнялась и взглянула на Артёма – поцеловала его в губы и, вздохнув, улеглась снова. Помолчав, она сказала, очень серьезно:

– Я люблю тебя.

И Артём так же серьезно ответил:

– Спасибо.

Олеся улыбнулась:

– Разве за это благодарят?

– Я благодарю. Спасибо за то, что ты есть.

Они долго лежали молча, остывая от пережитого потрясения, потом Артём тихо сказал:

– Знаешь, что я думаю? Нам надо перезагрузиться.

– Как это?

– Как компьютеры. Теперь мы все друг про друга знаем, надо жить дальше. Давай примем как данность, что мы любим друг друга и доверяем друг другу. По умолчанию.

– Я согласна.

– Мы понимаем, что никто не хочет обидеть другого, а если какие-то непонятки, то сразу разъясняем, хорошо? А то у каждого полно тараканов в голове. И мы еще так плохо друг друга понимаем.

– И правда, тараканов полно. Знаешь, мне кажется, что ты такой… одинаковый. Цельный.

– Одинаковый? А ты разная?

– Ну да! Ты словно весь из одного материала сделан. Монолит. А я из всякого барахла. Тряпочки, бусинки, бумажки, перышки… Ты уж потерпи меня, ладно?

– Терплю, что мне остается! Но мне вообще-то нравится, что ты разная. И даже то, что поскандалить любишь.

– Я люблю поскандалить? Нет, вы слышали?

– Конечно, любишь. Ты же у нас девочка-«нет». Первая твоя реакция всегда отрицательная. Потом можешь согласиться, но сначала всегда «баба-яга против». Так забавно.

– Правда, что ли? А я и не замечала.

Артём поцеловал ее, потом еще раз, запустив руку под футболку, и Олеся подумала: «Может, сейчас и сказать? Он же предложил сразу разъяснять непонятки». Но как объяснить, чего ей надо, если она сама плохо понимает? Как об этом сказать? Какими словами? А вдруг он обидится? Ведь Артёму явно нравятся все эти нежности. Нет, ей, конечно, тоже нравятся, но… Чего-то не хватает для полного счастья. Словно недосолено. Вот! Слишком пресно! Но довольно скоро Олеся забыла о «недосоле», всем своим существом откликаясь на Артёмовы нежности, так что финал получился весьма впечатляющим. Для обоих.

Пару дней спустя Артём, когда выдалась свободная минута, позвонил Полякову прямо с кухни – вокруг стоял дым коромыслом: самый разгар работы. Кирилл сидел в своем кабинете и сочинял очередной отчет. Он печатал двумя пальцами, но довольно быстро, прикладывая вдвое больше усилий, чем необходимо. Время от времени он чертыхался и исправлял опечатки, а иногда задумывался, рассеянно глядя в монитор и почесывая затылок. Из динамиков у него звучала группа «Несчастный случай», название которой на редкость удачно подходило к ситуации, описываемой в отчете. Полякову вообще нравился Алексей Кортнев – такой с виду флегматичный и к тому же лысый, а на самом деле просто прикольный мужик.

– Вот я не понял! – подпевал Кирилл, молотя по клавишам в ритме музыки. – Вот я не понял, что ты имела в виду!

Тут зазвонил мобильник. Поляков убавил звук – Кортнев уже заунывно пел про городские трущобы – и прижал телефон плечом к уху, продолжая печатать:

– Алё. А, это ты…

– Привет. Можешь говорить? – голос у Артёма был какой-то напряженный, и Кирилл, вздохнув, поставил Кортнева на паузу на словах: «Ведь я ни в чем, ведь я ни в чем не виноват».

– Давай. Что случилось?

– Я насчет того нашего дела. Понимаешь?

– А! И что?