Неудобные люди

Но им-то откуда знать! Они были рядом, когда врачи говорили диагноз? Когда левые бабенки смотрели на нее, на ее сына, писали с умным видом в блокнотике, строчили, поджимая губы, в своих планшетах с зажимами. Сочувственно вздыхали – легкое, выученное сочувствие, – говорили не переживать и расползались. Когда они сидели в государственной, потом частной больницах, в раздолбанной школе, которая черт знает как еще не развалилась, когда ее сына били молоточком по коленям, проверяли глаза, когда ее сыну давали унизительно, беспощадно легкие задания, задания для дебилов, там они были?! Когда приезжаешь на работу, а там администраторы, постоянницы и даже последние уборщицы мило спрашивают: Ну как, ваш младший уже в школу пошел? В какую отдали?, а некоторые уже всё знают и остальным рассказали и вместе смотрят, смотрят – и хочется выть, выскрестись из собственного тела и духом сбежать туда, где не найдут.

Аня выключила компьютер и решила, что на это собрание анонимных идиотов она больше никогда не сунется. Раздувать костерок не собиралась. Ее материнство пыталось перейти в спокойную, созерцательную фазу, и она делала всё, чтобы из этой фазы не выходить. Юле уже двенадцать, Леше одиннадцать, и следить за ними давно не нужно, со своей жизнью они вполне разбираются сами, и единственные проблемы, с которыми обращаются, – помочь с домашкой и дать на карманные. И то – разве это проблемы? А про Диму – бог с ним, с Димой.

Хуже была только жалость. Не по отношению к Диме, а по отношению к ней – из-за Димы. Ой, ты такая молодец, тебе так непросто. Как ты держишься, бедная? Если нужно чем-то помочь, говори, пиши, не стесняйся, ты же знаешь, что мы всегда с тобой, всегда за тебя! Представляю / не представляю, каково тебе. Не знаю, как я бы выдержала.

Идите на хуй.

Жалость была везде. Она доносилась дребезжащим голоском от друзей, приятелей, дальних знакомых. От Даниных коллег. От Аниных подчиненных! От репетиторов Юли, уборщиц из клининговой службы. Аня даже чувствовала мысленную, неозвученную жалость, видела в глазах окружающих необоснованное сочувствие, сострадание, на которое те не имели права. Потому что Аня ненавидела, когда ее жалели. И резко это пресекала. С детства. Сначала съеживалась, но потом вырастала, выстреливала спиралью – и объявляла мораторий, заявляла, что слушать подобное не желает. И все запомнили и больше не говорили. Но смотреть им никто запретить не мог.

05

Сурдолога Настя почти забыла. Та сидела на диване в брючном костюме (и не замерзла на улице?), с замотанными в ватрушку волосами, строгая и немного прозрачная, цвета рыбьих костей и крахмальной воды, дивана, мира вокруг. Ее Настя почти забыла за несколько лет, смутно вспомнила, когда та постучалась в кабинет. Работали как-то раньше.

– Нам назначено, женщина с сыном придет.

– Да-да, присаживайтесь, – указала Настя на диван. Вроде бы что-то такое про назначено говорили. – Скоро они?

– Да вот должны уже. Опаздывают.

– Ну, давайте подождем. Вам заварить чай или кофе?

– Нет, спасибо, – и сурдолог подтянулась, схамелеонилась.

Настя посмотрела в свой блокнот. 9:30, сурдпед Макарова Марина (шк инт 1в № 21). М + м 6 л. Ну да. Мать плюс сын. Глухие учатся в коррекционках первого вида – конкретно в этом случае речь идет о школе-интернате. Настя бывала в ней. Тихое место, погруженное в вечный сон-час. Сомы в аквариуме. Раз глухого мальчика сейчас приведут сюда, значит, УО. По крайней мере, подозрение, а подозрения – подозрения во всем чаще всего подтверждаются. Впрочем, если и УО, то всё равно учиться там же будет, просто по своей программе. Физкультура, труд – со всеми. Русский, математика, окружающий мир (такой охрененно разнообразный окружающий мир) – отдельно. Ритмика, наверное, тоже со всеми. Да, у них есть предмет такой – ритмика. Поют под жесты, а ритм подается по полу громоздкими аппаратами. Сейчас, может, и другая техника появилась, поменьше, поновее, хотя, учитывая финансирование госучреждений, там может стоять и пьяный дворник, который здоровенной деревяшкой не в такт стучит по полу.

Стук выдался громким, Настя вздрогнула. У кабинета высилась женщина, за ней горбился низким телом сын, обоих видно было наполовину, вторую половину взяла на себя стена.

– Входите, – сказала Настя и стала раскладывать на столе бумаги. Но никто не зашел. Настя подняла взгляд и увидела, как сурдолог обращается к пришедшим.

Оба глухие. Как не подумала. Блин.

Настя подзабыла жестовый (да и не то чтобы раньше знала его хорошо). Сурдолог дважды погладила правой ладонью левую, подняла и опустила обе ладони. Добрый день. Мать покрутила слегка поднятыми руками. Ага, типа того же. Сурдолог поднесла руку к подбородку, выставила два или три пальца и покрутила ладонью. Кажется – чаю? Женщина помотала рукой, затем сжатым кулаком дотронулась до лба и подбородка. Нет или нет, спасибо, что-то такое.