Неугомонный

— Но ты говоришь, он темнит насчет этих денег?

— Без всякой необходимости. Месяц–другой назад этими деньгами распоряжались его родители, и больше никто.

— И как они поступили?

— Попросили Ханса вложить их. С осторожностью, никаких рискованных предприятий.

Валландер задумался. Интуиция подсказывала, что услышанное, возможно, имеет большое значение. За долгие годы полицейской службы он постоянно убеждался, что именно в деньгах кроется причина самых ужасных и тяжких преступлений, на какие способны люди. Нет другого мотива, который бы варьировался и повторялся так часто.

— Кто занимался финансовыми делами? Оба или только Хокан?

— Об этом знает Ханс.

— Тогда нам надо поговорить с ним.

— Не нам. Мне. Если что выясню, расскажу.

Клара, сидя на земле, зевала. Линда кивнула отцу. Он подхватил малышку и осторожно уложил на широкое сиденье качелей. Она улыбнулась ему.

— Я пытаюсь увидеть себя на твоих руках, — сказала Линда. — Но получается плохо.

— Почему?

— Не знаю. Только не думай, будто я хочу тебя подколоть.

Над полями, шумя крыльями, пролетела пара лебедей. Оба проводили взглядом белых птиц.

— Неужели это правда? — сказала Линда. — Неужели Луизу убили?

— Расследование продолжается. Но, по–моему, многое говорит в пользу такого вывода.

— Но почему? И кто? И все эти разговоры про русские секреты в ее сумке? Это же чистый нонсенс!

— В сумке были шведские секреты. Предназначенные для России. Не путай то, что я говорю.

Он думал, дочь рассердится, но она лишь согласно кивнула.

— Остается один вопрос, — сказал Валландер. — Где Хокан?

— Мертвый или живой?

— Мне кажется, после смерти Луизы Хокан стал как бы намного живее. Логики тут нет, знаю, и я не могу вразумительно объяснить, откуда у меня такое ощущение. Возможно, дело в полицейском опыте, накопленном с годами. Хотя и давние мои переживания неоднозначны. Тем не менее думаю, он жив.

— Это он убил Луизу?

— Разумеется, нет никаких доводов за.

— И никаких против?

Валландер молча кивнул. Он сам думал точно так же. Линда понимала ход его мыслей.

Через полчаса она отправилась домой.

Вечером Валландер пошел с Юсси на прогулку. У межевой канавы остановился отлить. Свежескошенное поле дышало сильными запахами.

Внезапно он подумал, что одно ему совершенно ясно. Что бы ни случилось, началом всему был Хокан фон Энке. И Хокан же когда–нибудь станет завершением. Луиза — промежуточное звено. Хотя совсем недавно он в этом сомневался.

Но что все это означает, он не знал. Вернулся домой в еще большей задумчивости. Сомнению не подлежало единственно то, что, стоя перед ним в юрсхольмском ресторане, Хокан фон Энке действительно был встревожен.

Все началось там, думал Валландер. С встревоженного человека.

Да, наверняка именно так. Наверняка.

24

Ночь в июле.

Валландер замер с ручкой в руке. Начало письма звучало как название плохого шведского фильма пятидесятых годов. Или, может, значительно лучшего романа, вышедшего несколькими десятилетиями раньше. Из тех, что стояли в доме его детства. И принадлежали деду по матери, который умер задолго до его рождения.

Но вообще–то все правильно. Сейчас действительно июль и ночь. Валландер лег было спать и вдруг вспомнил, что через несколько дней у сестры Кристины день рождения. Он с давних пор взял в привычку писать сестре единственное в году письмо и отсылать его вместе с поздравлениями. И потому опять вскочил, ведь и не устал пока, а тут подвернулся хороший предлог не валяться в постели, ворочаясь с боку на бок. Он сел за кухонный стол, вооружился бумагой и авторучкой — подарком Линды на пятидесятилетие. Первые слова оставил как было, ночь в июле, не стал менять. Письмо получилось короткое. Описав, сколько радости доставляет ему Клара, подумал, что в общем–то рассказывать больше нечего. Год от года письма становились все короче. Он мрачно спросил себя, чем это кончится. Перечитал написанное, решил, что вышло убого, но добавить совершенно нечего. Теснее всего связь с Кристиной была в последние годы жизни отца. Позднее они встречались, только когда Валландер, бывая в Стокгольме, находил время ей позвонить. Совсем непохожие, они вдобавок сохранили совсем разные воспоминания о детстве и уже после недолгого разговора замолкали, настороженно глядя друг на друга: неужели нам вправду больше нечего друг другу сказать?

Валландер запечатал конверт и вернулся в постель. Окно было приоткрыто. Издалека доносились тихие звуки музыки и праздника. В траве под окном что–то шуршало. Я правильно сделал, что уехал с Мариягатан, думал он. Здесь, за городом, слышны звуки, каких я раньше никогда не слыхал. А сколько запахов, в особенности запахов.