Невеста смерти

Что-то попытались еше на привале легиона сказать его товарищи про мать, которая, мол, не погнушалась переспать с каким-нибудь гладиатором или вольноотпущенником-охранником. И он ринулся в драку не оглядываясь — и, наверное, убил бы голыми руками, если бы не растащившие их взрослые легионеры. У хмурого от усталости врача оказались все четверо — он и его обидчики. Пока заживали рассеченные лица и сломанные ребра, они успели сдружиться… Мужчина вздохнул — он прекрасно помнил, что из их неразлучной четверки жив только он… В своих несущихся воспоминаниях он шел военными лорогами, теряя друзей и приобретая ярость воина.

Помнил, как учился говорить с незнакомым выговором, целые дни проводя с высокими, светловолосыми пленниками из далеких сесерных стран, расположенных еще дальше Альбиона, за землями пиктов и бриттов. И оказался в жаркой и лживой стране, уставленной треугольниками молчаливых пирамид — в длинных кожаных штанах и плаще из волчьего меха, с отросшими ниже лопаток волосами, которые, по мнению его командиров, были совершенно такими же, как у северных варваров.

А вот дальше… Что он там делал? С чужим именем, чужой жизнью. Торговал оружием, украшениями — это ли занятие для воина. Что же заставляло?

А после — жестокая, унизительная в своей беспомощности боль, терзающая его спину, грудь, плечи, налипший на открытые раны песок. Пропахшая верблюжьей мочой кибитка. Верблюжье молоко у рта, и он тянется за этим бурдюком, пытаясь сделать хоть один глоток разбитыми губами. И мучительная не менее, чем физическая боль, мысль — а что он не успел? Что-то важное. Но что?

Это «что-то» заставило его, как только ноги начали держать, уйти через пустыню — вперед, туда, куда его гнала мысль о чем-то незавершенном.

И вот он здесь, на триреме, стоит перед юной красавицей в доспехах старшего центуриона. Она острижена… Он снова провел рукой по отросшим волосам — длинные казались ему чужими, как и штаны, и он был даже рад, когда кочевники обрили его наголо, чтобы добраться до страшных ран на его голове, скрытых сейчас под оставшимися все такими же густымии волосами. «Неужели девчонка тоже валялась вот так, с окровавленной головой, не в силах подняться, чтобы отлить не под себя, захлебываясь собственной рвотой? Да что же ты, Арес, творишь, если таких девчонок посылаешь под вражеские мечи… Но вроде волосы-то у нее ровно лежат, шрамов особых не видно на голове. Хотя брови-то надсечены. И не раз» — он цепко оглядывал девушку, собираясь с мыслями.

— Идем наверх, — махнула она ему головой. — Цепи снимем. Ключи мы захватили. А не подойдут, я и так раскрою, наконечником стрелы или ножом. Пошли.

Он стоял соляным столбом, не в силах заставить себя пошевелиться — не хотел, чтобы она почувствовала зловоние, исходящее от его много дней немытого тела, насквозь пропотевшего в узкой каморке на самом носу триремы, прогревающимся на палящем солнце подобно метрету с вином, выставленным перебраживаться в уксус. Он знал, что весь загажен, потому что руки были скованы так, что он не мог дотянуться до укромных мест своего тела — и вот только тут и оценил традицию держать гребцов и прочих пленников на кораблях полностью обнаженными. Щетина, которой он зарос, раздражала его не меньше — все же годы службы в римской армии приучили его к определенному порядку.

Гайя взглянула на мужчину еще раз — и все поняла. Ей не надо было растолковывать его страдания — помнила и Рагнара, выброшенного из карцера и обмывающегося у водоразборника.

— Знаешь, все отмывается. Думаешь, остальные выглядели лучше? В конце концов, и я могла бы оказаться на их месте.

Он с благодарностью взглянул в ее понимаюшие глаза, поразившие его своими кошачьими переливами в полутьме трюма.

— Как тебя звать? — она шла впереди узким коридором, перешагивая через ребра корабля и шлепая по лужам.

— Кэмиллус. Можно просто Кэм.

— Откуда? Ты так и не сказал.

— Родом из Рима. Про выговор ты права. А вот так? — и он произнес крайнюю фразу так, что Гайя явственно услышала Рагнара.

— Британия? Что-то северное. У нас есть оттуда парень в когорте. Ты там воевал? Или мать оттуда? Отец?

Кэм молчал, и она обернулась, снова встретившись с его светло-синими глазами. Они вышли уже на свет, и тут Гайя увидела, что его волосы не просто светлы — они были абсолютно седыми.

А тело было не столько грязным, как ей показалось в полутьме, сколько покрыто густой вязью татуировки, но с совсем иным узором, ничем не напоминающим письмена на руке Рагнара или замысловатый узор на щеке Тараниса.

— Что означает твоя татуировка?

— Повелитель скорпионов.

— В смысле?

— У некоторых народов считается почетным быть укушенным скорпионом.

— Ты сам прошел такое испытание? Дал себя укусить скорпиону?

— Я похож на умалишенного? Они сами пришли. Много. И кусались, как хотели.

— Что не прогнал? Они же боятся верблюжьей веревки. Можно просто ночевку этой веревкой окружить и все.

— Откуда познания? Читаешь много?

— Не очень. В основном приказы. А веревка… Ну в рейдах же ночевали. Ребята, те кто дольше моего в Сирии пожил, подсказали.

— А ты долго?

— Месяц с небольшим.