Невидимый мир

Мы дошли до дверей с табличками «Рояль», «Скрипка», «Балет». Все они были закрыты. Постучали в дверь с надписью «Библиотека». Кто-то откликнулся, и мы вошли. Большое помещение, набитое книгами. Мы объяснили молоденькой библиотекарше, что нас привело. «Я не встречалась с ней, но много слышала, — ответила девушка, — говорили, что она прекрасный педагог». Мы попросили ее дать нам домашние телефоны тех людей, которые могли видеть ее накануне. Она сама набрала номер секретарши. Сын взял трубку, и я слышал, как каждый ответ на его вопросы сопровождается сожалениями. «Не может быть! — причитала секретарша. — Да я видела ее вчера утром, в половине десятого, она только начала заниматься. Хорошо выглядела… Если вам хоть что-то будет нужно, звоните мне…» Разговор кончился, и я видел, что сын смущен и расстроен. Библиотекарша набрала еще один номер — другого преподавателя рояля, местного. «Иду», — сказал он, узнав о случившемся.

* * *

Детали меня не интересуют, а имена — это деталь. Имена я запоминаю с трудом.

* * *

Сын упомянул, что заведующий отделением вообще не смотрел больную. «Да он женат на моей кузине!» — воскликнула библиотекарша и тут же снова стала звонить. Сын понимал, что, если б тот и осмотрел его мать, это ничего бы не изменило, и пытался ей помешать. «Я просто потому, что возмутительно…» — начал он, но любезная библиотекарша уже говорила: «Речь идет о близких мне людях… Нет дома? Да, да…» Она объяснила нам, что заведующий пошел с сыном в шахматный клуб и жена предполагает, что он скоро вернется. В ту же минуту взгляд ее упал на мужчину с хозяйственной сумкой и мальчика, которые пересекали площадь (телефон стоял у окна).

— Да вот же он, это он идет! — воскликнула библиотекарша.

Сын вскочил, хотя только что реагировал совсем по-другому. Я вмешался:

— Если придет тот преподаватель, попросите его подождать.

* * *

Я даю вам точное представление об этих бессмысленных действиях. Я же обещал сыну остаться с ним.

* * *

Не жалеть о такого рода потерянных часах.

* * *

Мы сбежали по лестнице, выскочили на площадь, те успели завернуть за угол, мы побежали за ними и остановили их, когда они собирались зайти в бакалею. Как и до сих пор, говорил сын, я предоставил ему возможность тешиться иллюзией, будто он исполняет свой долг. Я стоял немного в стороне.

— Мы звонили вам, — задыхаясь говорил сын. — И вот, к счастью…

Я почувствовал, как в следующее мгновение он пережил стресс, заставивший его забыть о мальчике, о необходимости оказать ему внимание. Заведующий, одетый в костюм неопределенного цвета, повернул к сыну некое лицо, я говорю «некое» совершенно сознательно, ибо индивидуальность чертам придает лишь искорка одухотворенности. Лицо же заведующего было пустым, как картофельное поле после уборки. Сын не закончил фразы… Его шок носил социальный характер: самый простой врач в самой обычной софийской поликлинике выглядит по-другому. Сын не мог понять, как человек с такой физиономией может занимать такую должность. Его возбуждение снова перешло в отчаяние, отразившееся на его лице. В этот миг он понял еще раз, и теперь уже окончательно, что его мать погибла.

В восприятии любой трагедии существуют степени — понимаешь как будто все, спустя некоторое время понимаешь еще лучше и… (не подозревая, что это возможно) позже понимаешь все в последний раз. Глубина последнего переживания изумительна.

— Так в чем дело? — нетерпеливо спросил заведующий, взглянув на меня.

Я пожал плечами и кивком указал на сына.

Тот наконец заговорил, объяснив довольно невнятно, что случилось. Под конец он привел мое заключение. Заведующий сказал неприязненно:

— Консультация, ну ладно… При необходимости мы связываемся с окружной больницей… Я сейчас из шахматного клуба… — Он немного подумал и добавил: — Дежурный врач — хороший специалист.

Он оглядел нас еще раз, недоумение явственно проступало на его лице: зачем он нам, если все и так ясно?

— Я зайду в больницу под вечер, в шесть часов, — сказал он.

Если это был ответ, я бы назвал его невероятным. Но это даже и не было ответом. Он сообщил нам о своей служебной обязанности. Мы к этому времени уже давно должны были уехать.

Я кивнул на прощание, сын протянул ему руку. Этот разговор явился для меня известным развлечением. Надо постараться его не забыть — прозвучавшая в нем несообразность приняла завершенный, классический вид.

* * *

В библиотеке мы застали педагога по фортепиано. Подвижный, в темных очках, он выразил, знакомясь, свое уважение к нам.

— Я был там. Видел. Ужасно, — сказал он печальным голосом.

После разговора с заведующим отчаяние сына могло породить первые признаки умиротворенной скорби по уходящему. И вот — я уловил их в его словах:

— Да. Ничего сделать нельзя.

— Такой крупный специалист, как вы… — Коллега матери повернулся ко мне. — Действительно ничего нельзя сделать?

Я сухо отвел попытку лести:

— Ничего.