Невидимый мир

Он смутился, но вряд ли он был способен придавать своим промахам большое значение. Он стал рассказывать. Мать он видел около половины десятого, так же как и секретарша. «Она в самом деле хорошо выглядела…» Он зашел в класс, чтобы пожелать ей приятной работы и спросить, как она чувствовала себя в последнюю неделю, между предыдущим и этим приездами… Он точно передал весь разговор, объяснил даже, кто из учеников в это время сидел у рояля и кто ждал своей очереди. Сын, всецело поглощенный словами человека, принимавшего участие в жизни его матери здесь, в том числе и в последний ее день, несколько позже адресовал себе несколько неловких и не вполне осознанных упреков: «Я все собирался приехать с ней, посмотреть на клуб, на город, а вечером мы бы вместе вернулись…»; «Как вспомню, что позавчера, ложась спать, она пожаловалась на боли в сердце, а я не обратил особого внимания, только посоветовал — прими что-нибудь…»

Я не обязан был его слушать. Присутствие другого человека смягчает одиночество в первые часы горя — лишь таким образом я мог помочь сыну. Задача скромная, но я принял ее на себя; суть проявляется независимо от роли.

Одно из немногих моих согласий с моим прежним «я» — отсутствие интереса к продвижению по службе. Раньше это было достижением интуитивным, теперь — сознательным. Хотя я чувствую, что коллеги следят за мной с нарастающим беспокойством, и понимаю, что при их аморфности я легко бы пробился наверх, я, сверхорганизованный, нарочно опаздываю на работу, не хожу ни на какие собрания, кроме чисто служебных, не объясняю даже профессору своих новых методов. Получается баланс, который не позволяет дать мне даже звание старшего ассистента. Чем ниже стоишь на административной лестнице, тем легче сохранить свои силы — все тогда проще; с другой стороны, если ты самый способный, у тебя больше всего шансов прославиться — я уже говорил о механизмах сенсаций. Свое поведение я основываю на первом доводе, связанном с проблемой личной свободы. Разумеется, известность моя при этом растет, я это знаю. Но моя личная свобода требует, чтоб я не обращал на это внимания.

Сын и педагог разговаривают. Все то же.

Библиотекарша вынула зеркальце, проверила, как она выглядит, и убрала его. Пока рука ее двигалась в воздухе, я увидел на мгновение и свое лицо. Черты его более гармоничны, чем прежде. У моего прежнего «я» обостренная работа мысли непрерывно порождала ощущение духовного превосходства и — контрастирующий с ним страх; лицо являло собой постоянно меняющуюся маску неуверенности. Помню, я вглядывался в зеркало — и мне казалось, что на микроскопическую частицу секунды мой нос, ухо, рот исчезают и появляются снова.

Голос мой вполне установился. Он базируется на постоянно действующем тоне. И мог бы служить мощным оружием, но я стремлюсь не переходить тонкой границы между обычным подчеркиванием той или иной мысли и убеждением посредством звука — началом гипноза.

Я понимаю ваши сомнения. Некоторые думают, что я маньяк, который во что бы то ни стало хочет отличаться от всех остальных. Обвинив меня в эгоцентризме, вы готовы теперь прибавить к нему самоцельность всех моих действий. Забота о других, если она так точно рассчитана, говорите вы, если она так очищена от промахов, то есть от нормальности, есть забота лишь о собственном величии.

Я хотел бы только одного — чтобы вы снова взвесили, к чему ведет меня борьба за изменение моего характера.

Что-то связывало обоих собеседников, на базе этого общего возник их перевозбужденный диалог. Увлеченный толкованием своих собственных прегрешений перед матерью, сын не заметил, как в слова ее сослуживца тоже просочилось ощущение вины перед ней.

— Это я предложил ей поступить к нам на работу.