— Да от рака, — сказала она. — Могла бы пожить еще, но, видно, склероз… Ее оперировали, спасли, но ей нельзя было есть. Вернее, можно, но понемногу — бульон, простоквашу. А чуть побольше — непроходимость, и конец. Как-то я зажарила цыпленка, я тогда еще ходила на работу, так я с вечера приготовила и убрала в холодильник. Муж и дочь часто обедали дома, я им велела на другой день его разогреть. Мама лежала. А цыплят я готовлю вкусно, что правда, то правда. На следующее утро сижу на работе, а у самой душа не на месте. Позвонила домой. «Мама, ты как?» — «Хорошо». Предупредить ее насчет цыпленка — еще обидится, скажет: вы что думаете, я из ума выжила? Вы меня сто раз предупреждали, чтоб я не ела. Позвонила снова через два часа, а она хвастается: «Знаешь, я цыпленка поела». «Что?» — «Да цыпленка…» Я выскочила, на трамвай — и домой. На лестнице чуть не задохнулась. Мама открывает мне и смеется… Как будто до сих пор мы ее обманывали, а теперь вот она нас перехитрила. Кинулась к холодильнику — цыпленка нет. Спрашиваю: «Сколько же ты съела?» «Сколько?.. Всего». — «Как?» — «Вкусный такой, что ж мне, с голоду помирать?» Я позвонила мужу, он примчался. Уложили ее, вызвали врача — поздно, ничего нельзя было сделать. Стало ей плохо — интоксикация, и на следующий вечер скончалась. Муж до сих пор мне говорит: «Ты со своим цыпленком…» А я ему: «Для тебя старалась, чтоб ты пообедал!» Уж и не знаю, что надо было делать, чтоб ее уберечь… Положили на могилу плиту, оградку поставили. Ездить-то мне удобно — на трамвае, на двойке. Место она, бедняжка, сама купила, еще когда молодая была. Нынче, если места нет, похоронят бог знает где. И для меня там рядом с ней места хватит, я дочери так и говорю: «Ты новую плиту не клади, под маминым именем напишешь мое», а она сердится.
Гостья снова склонилась к вязанью. Может быть, она пообедала уже раньше. Сын смотрел на нее, потрясенный. Он резко вскочил, сослуживец и его жена вздрогнули.
— Я пойду, — сказал сын.
Я тоже встал.
— А как же десерт? — запричитала хозяйка.
Сослуживец попытался удержать сына, но, увидев, что это бессмысленно, надел пиджак и пошел с нами.
— До свидания, — сказал сын с порога.
Хозяйка пожелала ему выдержать столь тяжкое испытание. Гостья кивнула и склонилась над своим вязаньем, все так же вежливо улыбаясь.
Спасительные символы? Сыну надо было искать их среди миражей из тумана и звуков.
Все движется. Может быть, и слово, которое слышится (может быть) как «мануэле». Пусть даже так слащаво, это неважно. Ма-ну-э-ле. Если впереди поставить «и» — «имануэле». Если поставить «э» — «эмануэле». И так далее. Все движется. Все представляет собой скользящие один по другому пласты. Существуют ли какие-то «константы соприкосновения»? Существуют ли вообще какие-то константы, которые отвечали бы чему-то постоянному в нас? Послышался ли нам этот зов — «мануэле»? А теперь с другой стороны — «мануэле»! Откуда он несется — с Гавайев, из Патагонии, с мыса Доброй Надежды?
Из почтового ящика сослуживца торчал маленький белый листок. Он вытащил его. Там было написано:
Сослуживец тщательно сложил листок и сунул его в карман.
«Мануэле!»
Почему после тысяч упражнений я все же испытываю легкое беспокойство? Почему я меньше говорю вам о своем втором «я»?
Вдали показалась больница.