Невидимый мир

В отличие от моего одноклассника мой бывший друг (кузен «девушки в длинном белом платье») получил диплом инженера. Его историю вы уже знаете. У него был какой-то подчиненный, наверняка маленького роста, чье служебное положение всецело от него зависело. Направляемая судьбой случайность принесла мне слух о том, что подчиненного этого видели пьяным, чего раньше с ним не случалось. Демонический директор отсутствовал, и мой бывший друг, видимо, почувствовал себя обязанным стукнуть кулаком по столу. Кулак у него маленький, да и движение получилось нескладное, но он тут же заговорил отрывисто и властно, как никогда раньше. Он сказал, что его подчиненный (по моему предположению, отличавшийся малым ростом) позволил себе напиться и выругать члена профкома.

«Я не думал, — сказал, вероятно, мой бывший друг, — что он на такое способен… Я взял его на работу…»

Он выпрямился. Сознание его превратилось в голую поляну, по которой он стремительно двигался между двумя опьяняющими возможностями:

«Оставить его на работе…»

«Уволить!»

«Оставить на работе…»

«Уволить!»

«Оставить на работе…»

«Уволить!»

Он повторил это много раз.

Мой бывший друг надел пиджак и пошел к двери.

«Уцелеет только тот, кто сумеет ответить на мои вопросы!» — заявил он.

Подчиненный остался на работе. Каким образом?

Мой бывший друг пожелал услышать что-либо о единстве коллектива.

«У вас большие способности», — ответил подчиненный.

«А воля и целеустремленность, благодаря которым…»

«Вы руководите так, что… никто бы не…»

«А пути, цели?»

«Мне здесь хочется петь…» — был тихий ответ.

«Как насчет строгости и справедливости?»

«Я оцениваю себя достаточно высоко, да, достаточно высоко».

«Что самое характерное?»

«Разумеется, я хозяин, разумеется, хозя… разуме…»

На следующий день человек из соседнего кабинета, высокий, крупный, с елейной складкой у губ, встретил в коридоре моего бывшего друга. Он тяжело дышал.

«Я был внизу, — сказал он. — Только что… У сильных людей с нежными душами — знаешь ведь, я так их называю…»

«Оригинально… Вчера один служащий признался мне — здесь хочется петь!»

«Оригинально…»

Хлопают двери. Они не пропускают шум, не пропускают шум, не пропускают… не пропуска…

* * *

Понедельник, утро. Часы до вечера — это часы, предшествующие звонку сына.

* * *

Невидимые процессы.

* * *

Впереди меня — больная, за мной — студенты. Пока мы шли, я тихонько спросил ее, как она спала ночь с субботы на воскресенье. «Хорошо», — ответила она. Я взглядом дал ей понять, что как-то помог ее сну — благодаря этому в следующие минуты она будет относиться ко мне с бо́льшим доверием. Только здесь, в стенах клиники, я позволяю себе некоторую игру.

Стоит мне шевельнуться, за моей спиной наступает абсолютная тишина. Мое имя уже приобрело таинственную власть, я дошел до того доступного человеку предела, когда следят за малейшим его движением. Стремление к такому пределу мазохистично. За ним — недостижимое, сверкающая равнина, боль в глазах, страдание от собственного бессилия, и ничего больше. Что думают эти за моей спиной? Наша работа протекает в темноте мозга. Они это чувствуют, чувствуют, сколь незначителен я в сопоставлении с мозгом, неравноценен ему, но им импонирует моя роль — то, что я употребляю по отношению к нему насилие. Импонирует им и другое — я пропагандирую мозгу их собственную нормальность; они наслаждаются демагогией, с помощью которой я возвращаю его на путь истинный; он же в своем помешательстве совершенно искренен.

Время от времени мне приходилось обращаться к моей маленькой аудитории. Я объяснил им, что больная попала к нам вторично. Год назад была выписана в хорошем состоянии после травматического заболевания мозга; перенесенная недавно инфекция снова спровоцировала невроз навязчивых состояний, а затем и слуховые галлюцинации.

Я посмотрел на больную с той уверенностью, которая призвана показывать, что мои обязанности мне ясны. (Быть может, процесс самовоспитания протекает у меня так мучительно именно из-за того, что на работе я играю определенную роль — ибо обязан лояльно относиться к своей врачебной профессии? Не ослабляет ли мои усилия это строгое разделение — мир личного и мир служебного? И возможно ли единство между ними?)

Я улыбнулся ей:

— Когда ты в последний раз слышала голоса?

— Не этой ночью, не прошлой, а позапрошлой.

— Что они говорили тебе?

— Проснись.

— Несколько голосов произносили одно и то же?

— Да, как хор.

— Говорящий хор?

— Да.

— Это звучало торжественно?

— Звук прокатывался по всей комнате. Я встала, очень медленно.

— Почему?

— Не могу объяснить.

— Может быть, ты старалась соответствовать их тону и потому поднималась тоже торжественно?

— Наверное.

— Ты не думаешь, что торжественность в данном случае — это ритуал?

— Не знаю.

— С помощью ритуала голосам легче было внушить тебе свое требование.

— Возможно.

— Они хотели, чтобы ты подчинялась им фанатично?

— Фанатично?

Я кивнул.

— Я должна была сопротивляться?

— Просто надо было подумать, нужно ли тебе вставать, осмысленно ли это действие, исходя из твоих личных желаний.

— Но…

Я заметил, что в ее глазах появилось беспокойство.