Невозможный Кукушкин

Дома переоделся во всё сухое, мокрые вещи затолкал в стиральную машину. Потом подумал, что нельзя просто так уходить, как будто всё в порядке, переверну-ка всё вверх дном. Пусть поломают голову — что со мной. Может, меня похитили… Следы сделаю тушью на стене, как будто кровь. И напишу: «Долой Кукушкина!» Пусть им всем страшно будет, кроме, конечно, Марьяны. Ей это ни к чему, хотя она мне и полуродная…

Я достал рюкзак, засунул туда отцовский спальный мешок, фонарь, наполовину опустошил холодильник, взял чистую тетрадь, ручку, карандаш, деньги, что были мне отложены на столовский абонемент — всё равно мои! — и вышел из дому, а дверь оставил открытой, чтобы страшнее было.

Настроение у меня неожиданно повеселело. У меня так часто бывает: вдруг ни с того ни с сего станет так хорошо, просто невозможно. А плохо мне раньше почти и не бывало: всё время весело. Наверно, я всё-таки не замечал раньше плохого…

Пожалуй, отправлюсь-ка я пока в трубу, пересижу там некоторое время, чтобы они меня не нашли, а заодно узнаю, как переношу одиночество и голод. А может, и открытие какое попутно сделаю. Если там ничего не открою, то уеду куда-нибудь подальше. Меня уже тогда искать перестанут… А у меня есть два рубля. Уеду на два рубля… Как-нибудь переживу… Стану работать…

Новая необыкновенная жизнь звала меня, и я, стараясь забыть обиды на старую, двинулся в путь, то есть на вокзал.

ДЕЛО — ТРУБА, НО НЕ СОВСЕМ

Я не поехал на Московский вокзал или там на Балтийский, я скромно отправился на Финляндский вокзал: туда-то они бросятся в последнюю очередь, им и в голову не придёт, что я где-то здесь поблизости, они будут думать, что я далеко.

На электричку я сел без билета, и тут меня сразу чуть не сцапали контролёры: вот в этот момент я подумал, что лучше всё-таки уезжать далеко. Стало очень обидно, что они меня сейчас сразу сцапают и вернут домой, и дело моё — труба.

Контролёры шли из последнего вагона, и я побежал вперёд, надеясь спастись от них. Пока они дойдут до первого вагона, я выпрыгну. В одном тамбуре я не смог открыть дверь и так и повис на ручке. А тут меня сзади кто-то за живот как схватит! Ну, думаю, началось! Нет, оказалось, какой-то парень тоже бежит и навалился на дверь. Он был сильный, дверь поддалась, и мы побежали с ним вместе. В вагонах на нас смотрели — ужас!

На наше с ним счастье, электричка остановилась, и мы выпрыгнули.

— Ух! — сказал я. — Везёт же людям.

— Везёт, — сказал он. — А ты куда нарядился — на Северный полюс?

— Да, — отвечаю я, стараясь на него не смотреть, а то догадается, что я из дома удрал. Глаза меня всегда выдают — так Людмила говорит. — Прогуляться собрался… То да сё… Пятое — десятое…

— Послушай, — говорит. — Знаю одно ужас интересное местечко, как раз для тебя. Там всякие чудеса происходят. Сам от ребят слыхал.

— Какие чудеса?

— Ну, такие. То да сё…

— Куда идти?

— Километров пять отсюда. Сначала по этой дороге, потом от неё пойдёт тропа вправо, шагай по ней, а там начнётся трубопровод — и сам всё увидишь. Если что и вправду заметишь, на обратном пути заскочи ко мне. Я на горке живу, видишь? Спроси Котьку, тебе каждая собака покажет. Идёт?

— Идёт! — говорю. — Только ты не врёшь? А то получишь!

— А ты кто такой? — говорит.

И тут мы с ним сцепились. Когда он меня хорошенько отдубасил, а он был гораздо старше и сильнее меня, он сказал:

— Теперь будешь уважать старших?

Я прошамкал распухшей губой:

— Сам знаю, что мне делать!

И пошёл по дороге, которую он мне указал.

А он стоял и кричал мне вслед:

— Не забудь сообщить, если что увидишь! Жду!

И я ему крикнул:

— Ага!

И пошёл по дороге; вот повезло: оказывается, труба где-то близко. Как будто сама меня нашла, теперь никто не помешает мне сделать открытие.

Я напевал про себя, несмотря на темень и мелкий противный дождь. Что мне эти трудности, когда я убежал от контролёров и шёл навстречу мечте…

ТУДА ИЛИ ОБРАТНО?

Я шёл по дороге, как сказал мне Котька, которого знали тут все собаки. Чем дальше я уходил от станции, тем становилось темнее. Никогда я не знал, что может быть так темно и страшно. Зачем иду? Будь я не Кукушкин, наверно бы, удрал в пустыню Каракум, или на полуостров Таймыр, или улетел на Камчатку. Уж удирать так удирать! Так нет же! Втиснулась мне в голову эта дурацкая труба, и ничем её оттуда не выбить…

Страшно, а всё равно иду. Где тут логика, как говорил мой знакомый Гуслевич? Что-то он там поделывает? Который час?

Зажёг фонарик и посветил на часы: шесть вечера, почти ночи — такая тьма…

Хорошо, что догадался зажечь фонарик. С ним как-то веселее, но страх не проходит… так страшно! Ну чего мне бояться? Здесь никого нет, выходит, я боюсь «никого», а это глупо. Глупо, а всё равно страшно. Ужас как страшно. Может, повернуть назад? Вернусь домой, упаду Гуслевичу в ножки, во всём признаюсь, скажу: «Больше никогда не буду». Потом вернутся отец с ма… с Людмилой… Нет, я не могу вернуться домой, у меня уже нет дома… И школы нет, и класса, а только одни неприятности. Зачем мне неприятности? Я просто устал от неприятностей…