Невозвращенцы

— Это трибун латиклавий. Такие как он назначаются лично цезарем, либо его доверенными лицами. Якобы, чтобы молодое поколение сенаторских родов набиралось военного опыта у ветеранов. А на самом деле… — и Пилус сделал неприличный жест и сплюнул.

— А на самом деле что?

— А на самом деле, они только шпионят за легатами, следят за центурионами и доносят в Орден. Мне одна такая тварь в службу столько крови испортила! Ненавижу их.

— Понятно. Стукачей нигде не любят. Ну нам-то это оказалось только на руку…

— Ну это да…

По приказу Пилуса рабы, умеющие ездить верхом, оседлали лошадей спешившихся для бою в лесу вигилов и отправилась на встречу обозу. Ни одна армия мира не назначается в обоз храбрых и стойких бойцов. Совсем на оборот, туда идут либо увечные, либо трусы и приспособленцы, желающие отсидеться в теплом месте. Быстрый удар конной сотни, не столько уничтожил, сколько испугал. Сто телег различного добра упали в руки восставших как перезрелый плод.

Трофеи достались просто божественные. Пятьсот комплектов стандартной римской брони и оружия, триста лошадей, огромное количество пайков, вино, лекарства, котелки для готовки пищи (этой добыче, пожалуй, были рады больше всего; до сих пор на всех восставших было только семь средних котелков, что означало приготовку пищи в несколько приемов), обмундирование, пять бочонков пороховой мякоти[122]

и как финал — походная касса с жалованием легионеров. 65 тысяч сестерций! На счет последнего, правда, Пилус проворчал, что это очень мало — видимо это жалование только за один месяц.

Десять дней армия переваривала полученную добычу. Габит потерял покой и сон, считая, пересчитывая, убирая и выдавая разнообразное добро. В этот же момент всплыли огромные недоработки в управлении. Несколько десятков человек передралось из-за взятой в бою добычи, были убитые. Ситуация с законами, с управлением армией, так как следовало ожидать пополнения, со средним и младшим командным звеном становилась просто катастрофической. Чтобы восстание не сожрало само себя, требовалось максимально быстро и жестко навести порядок.

Три дня почти без сна и без еды, скрипя зубами от боли в раненной руке и спасаясь крепким кофе, который под конец приходилось внутрь себя заливать с зажатым носом, подбирались новые законы. Три дня северянин, ромей, степняк, козак и германец предлагали решения проблемы на основе своих родных правил, и три дня Руфус из компиляции услышанного пытался создать нечто новое. В итоге получилось следующее.

Войско восставших делилось на десятки, сотни и тысячи. Десятком командовал десятник, сотней — сотник, тысячей — тысячник. Пять тысяч составляли легион. Командовал легионом легат. Планировалось создать семь легионов, по числу старших командиров, но пока воинов ели-ели набиралось на пару полноценных когорт.

Схема раздела и повседневные законы были почти полностью скопированы Руфусом с козаков. После боя вся добыча должна была собираться в одну большуую кучу. Полученная делилась на определенное количество «доль». Каждому воину, либо другому приносящему какую-либо пользу человеку приходилась своя определенная часть доли. К примеру, рядовой боец получал одну долю, десятник две, сотник пять, тысячник — двадцать, легат — пятьдесят и больше, плюс он имел некоторые очень неплохие бонусы. Раненый получал двойную долю. Десятую часть добычи было решено отдавать в обоз, на развитие войска. На нее собирались закупать оружие, лекарства, кормить и поить раненых и много другое.

Дуван дуванили[123] обычно после того, как враг был полностью разбит, а вся добыча собрана. Сначала свою долю выбирали легаты, потом — тысячники, потом сотники, потом десятки во главе с десятниками по нумерации сотен и десятков в легионе. Таким образом рядовой первого десятка первой сотни первой тысячи выбирал себе приз сразу же после офицеров.

Система наказаний была введена очень простой и, была надежда, что действенной. За утаивание добычи — смерть, за воровство — смерть, за предательство — смерть, за неподчинение приказу просто — телесные наказания, в бою — смерть. Дисциплину в бою Руфус решил поддерживать способом, вспомнившимся ему из школьного курса истории про татаро-монгольское нашествие, и был не понят с первого раза даже своими ближайшими товарищами.

— При дезертирстве из десятка хоть одного человека, казнить весь десяток. При дезертирстве десятка — казнится сотня.

— Что? Да ты в своем уме?! — вскочил Фритигерн. — Как так можно? Да вся армия разбежится!

— Это какая-то извращенная децимация. — проворчал Пилус.

— Даже ромеи такого не делают, — пальцами показал Алларик. Россы промолчали.