Невозвращенцы

— Помолчите. Поясняю. Я много расспрашивал и вас, и других гладиаторов, а так же простых участников прошлых восстаний. Позапрошлое потерпело поражение из-за того, что в лагере образовалась смута. Германцы и франки не поделили добычу, началась свара, потом бой. В результате ромеи добили от силы полторы тысячи восставших, да еще столько же взяли в плен. И распяли. Десять лет назад восставшие потерпели поражение из-за того, что целый фланг, набранный из отребья, сбежал с поля при первом же легком нажиме ромеев.

— Ну и…

— Я походил по лагерю, послушал разговоры. «Зачем нам дохнуть за германцев?», «Почему руководят нами франки?», «Россы совсем потеряли разум», «Эти варвары, предатели Богов, недостойны легкой смерти! Пусть лучше ромеи распнут их!». А ведь недавно мы одержали впечатляющую победу. Что же будет, когда мы проиграем хоть один бой? Все разбегутся?

— Но так они разбегутся прямо сейчас!

— И пусть! Набегут новые. В итоге останутся только справные воины! — вмешался Ярий.

— Я тоже так считаю. Поэтому говорю вам как ваш предводитель: этот закон останется в силе!

Как показала практика, все оказалось не так страшно. Несмотря на ожидания большинства гладиаторов-легатов, только пятьдесят человек сочли неприемлемыми поставленные условия. Остальные смирно пошли на муштровку и постепенно превращались в подобие войска. Так прошло пятнадцать дней.

А потом началось. Людская молва превратила убогую когорту новобранцев в полноценную консульскую армию, и теперь рабы стекались к лагерю гладиаторов бурной горной рекой. Шли не только мужчины, шли женщины, дети, старики. И приходилось их всех принимать, а иначе как? Когда в один и дней на вечернем совете Руфусу сообщили, что сегодня в лагерь пришло полторы тысячи беглых рабов, из которых только триста человек могут носить оружие, гладиатор в бессилии стукнулся головой о дерево. Порошка вынужден был бросить (на заместителя из козаков) пост главного контрразведчика и вплотную заняться обустройством и расселением прибывшего пополнения. Остальные легаты уже давно спали по два-три часа в сутки, но хаоса от этого, почему-то не становилось меньше.

В связи с постоянным ростом населения, старый лагерь пришлось оставить. Новый разбили около небольшого озера, рядом с пересечением двух крупнейших дорог провинции. Такое расположение, с одной стороны позволяло минимизировать расстояния до плантаций, с которых добывали еду, а с другой — желающие вступить в войско не долго плутали по лесам и полям.

Вскоре и этот лагерь переполнился. Питающие озеро ключи не успевали в этот сухой сезон восполнять убыль, и во всей красе стала проблема поиска влаги в достаточном количестве. Ведь она нужна была всем — людям, лошадям, овцам, и не по кружке в день. Плюс к этому, рабы жили как им на душу придется, ели где попало и хм… срали тоже где попало. Поэтому вскоре окружающая местность превратилась в нечто непредставимое: вырубленные на дрова плодовые деревья, изгаженная, истоптанная земля, наполовину вычерпанное озеро. Жить и тренироваться тут стало невозможно.

Спустя месяц после первой битвы Руфус принял трудное решение. Разделить свои легионы и разойтись чуть в сторону. Расстояние между новыми становищами не превышало пяти — десяти километров, что с одной стороны позволило расположиться немного просторнее, а с другой — в случае битвы войска могли быть собраны в течении 2–3 часов. Был отдан приказ — на новом месте создать нормальные лагеря, чтобы не пришлось через десяток дней опять сниматься с насиженного места. Полностью согласные с этим легаты вдолбили его в головы своих тысячников, а те уже выложились на своих подчиненных. Теперь лагеря могли порадовать своим видом даже ромейского легионера. Ну… Или как минимум не вызвать у него рвотных спазмов.

Минусом этого решения являлось то, что теперь сильно ослаб его, Руфуса, личный контроль над легатами. И если Алларику и Пилусу можно было доверять полностью в известных приделах, то Порошка, Ярий, Габит и Скамкель были темными лошадками, а Фритигерн вообще — готовым бунтарем. Вот и приходилось теперь приор-гладатору вместо решения стратегических вопросов наматывать в день на лошади по несколько десятков километров инспектируя своих подчиненных. Незажившая рука превращала эти конные прогулки в орудие пытки.