Невроз и личностный рост: борьба за самореализацию

Если он, таким образом, убежден, что другие ждут или требуют от него чего-либо, у него два варианта ответного поведения. Он может попытаться предвосхитить их ожидания и кидаться их выполнять. В этом случае ему кажется, что его будут презирать или бросят, если он не сможет угодить. Если же он сверхчувствителен к принуждению, то считает, что на него оказывают давление, лезут в его дела, толкают на что-то, вынуждают. Он с горечью думает об этом или даже открыто протестует. Он может возражать против рождественских подарков – ведь их от него ждут. Он чуть опоздает на встречу или на работу, ведь там его тоже ждут. Он забудет поздравить с праздником, написать письмо, сделать любое доброе дело, о котором его просили. Если мать попросила его навестить родственников, у него это выпадет из памяти, хотя ему нравятся родные и навестить их хотелось. На любое требование у него найдется ответ. Критика других ему будет не так страшна, как возмутительна. При этом его рьяная и несправедливая самокритика также сильнейшим образом экстернализуется. Он начинает думать, насколько другие несправедливы в своих суждениях о нем или как они руководствуются скрытыми мотивами. В случае более агрессивного протеста он будет щеголять своим неповиновением и верить, что чужое мнение для него ничего не значит.

Чрезмерная реакция на просьбы непосредственно подводит нас к пониманию внутренних требований. Для психоанализа особенно полезны те реакции, которые поражают своей несообразностью. Следующая иллюстрация – просто образец самоанализа, будет полезна в качестве демонстрации определенных ложных выводов, которые мы делаем, наблюдая за собой. Речь пойдет об одном моем клиенте, весьма занятом руководителе. Ему позвонили и спросили, не может ли он пойти на пристань и встретить одного писателя-беженца из Европы. Он всегда восхищался этим писателем и встречался с ним в обществе во время поездки по Европе. Но его время было расписано по минутам – конференции, вторая работа; и он действительно был вынужден отказаться, тем более что, возможно, пришлось бы ждать писателя несколько часов. Он понял позднее, что мог бы пойти двумя разумными путями. Например, сказать, что подумает, сможет ли он это сделать, или же с сожалением отклонить просьбу, уточнив, может ли он быть полезен писателю в чем-то другом. Вместо этого он мгновенно с раздражением отрубил, что он занят и ни на какую пристань не потащится.

Он сразу пожалел о своем отказе и позже принялся выяснять, где же поселился писатель, чтобы предложить ему свою помощь. Он не только пожалел об инциденте, но и был обескуражен. Получается, он не уважал писателя на самом деле, а только думал, что уважает? Он был уверен в своем уважении. Он считал себя дружелюбным и готовым прийти на помощь человеком, разве он не был таким? Если был, возможно, его вывело из себя то, что его ставят в затруднительное положение просьбой доказать свое уважение и готовность прийти на помощь.

Он размышлял в верном направлении. Одно только то, что он смог усомниться в искренности своей щедрости, стал для него шагом вперед, который давно следовало сделать – ведь в своем идеальном образе он был благодетелем человечества. Но это пока еще не укладывалось в его голове. Он отмел такую возможность, напомнив себе, что потом он был готов оказать помощь. Но, уйдя от одной мысли, он неожиданно пришел к другой. Когда он предлагал помощь, это была его инициатива, а тут его

попросили помочь. Он понял, что счел это недопустимым вмешательством. Если бы он сам заранее знал о приезде писателя, он бы, конечно же, без колебаний встретил его. Проанализировав многие схожие события, когда его охватывало раздражение в ответ на просьбу, он понял, что считал явным вмешательством или принуждением многие вещи, которые на самом деле были лишь просьбами или вопросами. Он подумал и о своей раздражительности в ответ на критику или несогласие с ним. Мой пациент пришел к выводу, что он – обидчик и ему всегда важно одержать верх. Я упоминаю об этом здесь потому, что реакции такого рода вообще легко принять за склонность к доминированию. Самостоятельно ему удалось увидеть свою повышенную чувствительность к принуждению и критике. Он не мог вынести принуждения потому, что и так чувствовал себя связанным по рукам и ногам. А критики он не выносил потому, что сам был своим злейшим критиком. Он подверг сомнению свое дружелюбие, тем самым обозначив путь, которым мы и пойдем. В большей степени он помогал другим, потому что им надо

помогать, а не по причине своей абстрактной любви к человечеству. Его установка по отношению к конкретным людям была более двойственной, чем он понимал. Поэтому просьба спровоцировала внутри него конфликт между «надо соглашаться на нее и быть щедрым» и «нельзя никому позволять помыкать собой». Ощущение, что он попал в тиски неразрешимой дилеммы, и вызвало такой взрыв раздражения.