Неврозы. Теория и терапия

Врач должен остерегаться от навязывания своего и любого другого мировоззрения. Логотерапевт остерегается этого уже по той причине, что пациент может переложить на него свою ответственность, а логотерапия, по сути, воспитывает в человеке ответственность. Исходя из этой ответственности, больной должен сам прорваться к конкретному смыслу своего бытия. Экзистенциальным анализом я называю метод психотерапевтического лечения, который может помочь пациенту открыть в своем бытии ожидающие его моменты смысла, нащупать ценностные возможности. Конечно, подобный экзистенциальный анализ предполагает образ человека, в рамках которого смысл, ценность и дух имеют свое подобающее место. Иными словами, предполагается образ человека духовного, свободного и ответственного за осуществление ценностей и исполнение смысла: образ смыслоориентированного человека.

Разумеется, логотерапия не стремится заменить психотерапию в узком смысле слова, как она существовала до сих пор, она хочет лишь дополнить ее, сделать ее более полной, более цельной. Она хочет также сделать цельным представление о человеке (к цельности которого, как мы уже знаем, относится духовное). Рихард Кремер однажды прекрасно сказал по поводу логотерапии, что раньше дух противопоставлялся душе, но теперь дух стал нашим помощником в вопросе здоровья души, и мы выступаем против болезни тремя колоннами войск: соматотерапией, психотерапией и логотерапией

[194].

Если мы называем логотерапией психотерапию, которая не только не игнорирует духовное, но как раз таки исходит из духовного, то логос подразумевает духовное и, сверх этого, смысл, но это не имеет прямого отношения к религиозности.

Психоанализ познакомил нас с волей к удовольствию, которую мы относим к принципу удовольствия, а индивидуальная психология рассказала нам о воле к власти в форме стремления к значимости. Но еще глубже закреплено в человеке то, что мы называем волей к смыслу[195]

: его борьбу за максимально возможное исполнение смысла своего бытия.

Индивидуальная психология исходила из чувства неполноценности. Современный человек страдает не столько от ощущения, что он стоит меньше другого, сколько от чувства, что его существование не имеет смысла. Это чувство отсутствия смысла опережает чувство неполноценности в этиологии невротических заболеваний.

Мы придерживаемся мнения, что если притязание человека на максимальное исполнение смысла его бытия остается неудовлетворенным, то это может быть не менее патогенным, чем сексуальная фрустрация. Мы постоянно наблюдаем, что в случаях, в которых сексуальная фрустрация находится на переднем плане, на заднем плане располагается экзистенциальная фрустрация: напрасный запрос человека на максимально возможное исполнение смысла бытия, которое может сделать его жизнь по-настоящему достойной проживания.

Только в экзистенциальном вакууме буйствует либидо.

Агорафобия, например, не обязательно должна быть выражением исключительно гипертиреоза и симпатикотонии или коллапсофобии при гипокортикозе с артериальной гипотензией, как мы видели на примере случаев выше.

Мне вспоминается случай, в котором, как выяснилось, страх пациентки был экзистенциальным. «Бесконечность, – говорила она, – меня угнетает; я в ней теряюсь; мне не за что держаться, и я будто растворяюсь». Кому в этой связи не придут на ум слова Паскаля об ощущении бесконечного пространства и времени или высказывание Шелера: «Бесконечная пустота пространства и времени – это пустота людских сердец». Поскольку страх боится «ничто», «бесконечная пустота пространства» занимает здесь место «ничто», но эта пустота макрокосма кажется всего лишь проекцией внутренней пустоты, экзистенциальной опустошенности, пустоты микрокосма: отражением бессодержательности собственного бытия. Если же бытие становится бессодержательным или субъект такого бытия – беспредметным, тогда у него нет предмета, который он мог бы экзистенциально наполнить, тогда этот субъект становится собственным объектом – объектом самоотражения. Со времен Хауга мы знаем, что форсированного самонаблюдения достаточно, чтобы спровоцировать явление деперсонализации. Вполне понятно, что изначальный страх соотносится с деперсонализацией как со своим мнимым основанием и приводит к тому, от чего наша пациентка больше всего страдает: к страху перед психотическими заболеваниями (она принимает деперсонализацию за их тревожные признаки), то есть возникает психотофобия. В данном случае пациентке к тому же пришлось несколько раз подвергнуться влиянию патогенных ятрогенных факторов, которые все больше закручивались в кокон психотофобного страха ожидания. В итоге она боялась одного: «оказаться на койке в психбольнице».

Исходя из мультидимензиональности данного случая, терапия строилась следующим образом.