Неврозы. Теория и терапия

• Функциональный аспект: страх (здесь – готовность к страху) имеет вегетативную или эндокринную базу. В соответствии с этим пациентка получает инъекции дигидроэрготамина. Этот вегетативный компонент страха не имеет основания, только причину. Основания он создает себе сам – мнимые основания.

• Реактивный, ятрогенный аспект: соответствующие мнимые основания дают пациентке необдуманные слова врачей, к которым она ходит на прием. Из этих слов она сделала вывод, что ее психотофобия обоснованна, а страх – это предвестник психоза. На этом «основании» у пациентки развивается страх перед страхом. Касаемо этого вторичного, потенцируемого и потенцирующего, страха мы приводим аргумент, что пациентку заставляют испытывать страх перед страхом мнимые основания, что психотофобия на самом деле здесь не имеет обоснования и она может эту тревожность игнорировать и действовать, как будто ее нет.

• Экзистенциальный аспект: действовать так, будто нет симптома, может лишь тот, кто делает это ради чего-то. С точки зрения терапии необходимо привести пациентку к конкретным смысловым возможностям ее личного бытия, как делает это экзистенциальный анализ.

Понятно, что логотерапия апеллирует к воле к смыслу. Таким образом, она заслуживает названия апеллятивной психотерапии. Однако она обращается не только к воле к смыслу, она должна в первую очередь пробудить ее там, где она вытеснена, не осознана. С предметной стороны такая логотерапия в случаях фрустрации воли к смыслу, то есть экзистенциальной фрустрации, всегда должна будет стараться выявить конкретные личностные возможности реализации смысла – возможности, реализация которых требуется именно от данной личности и представляет собой его задачу; она должна выявить ценности, осуществление которых сможет удовлетворить фрустрированную смысловую волю и запрос человека на смысл своего бытия. В этот момент логотерапия перетекает в экзистенциальный анализ – так же, как всякий экзистенциальный анализ венчается логотерапией. Если Дарвин говорил о борьбе за существование, а Кропоткин – о взаимопомощи, то экзистенциальный анализ концентрируется на борьбе за смысл бытия и видит себя помощником в поиске смысла.

Нередко оказывается так, что врач, который столкнулся с врачебным душепопечительством, дезертирует, будь то бегство в соматическое или психическое. Первое происходит, когда возникают попытки накормить пациента транквилизаторами и таким образом от него отделаться. Любым способом врач пытается, по словам Ницше, «с лучшими намерениями отсечь все так называемые терзания души и уколы совести».

Если соматологизм игнорирует духовное, то психологизм проецирует ноэтическое в психическую плоскость. К ноэтическому, однако, относится и воля к смыслу. Врач бежит в психическое, когда он не дает пациенту (который находится в отчаянии, потому что сомневается в смысле своего бытия) рациональные доводы, которые говорили бы против самоубийства, а скорее занимается выяснением эмоциональной подоплеки, которую хочет «вскрыть». Как будто истинность мировоззрения зависит от здоровья того, кто так или иначе «взирает на мир»[196]. В действительности истина существует, несмотря на болезнь, притом не только невротическую, но и психотическую.

2 × 2 = 4, даже если это утверждает параноик. Проблемы и конфликты сами по себе не болезненны. Даже неразрешимые конфликты как таковые, как неразрешимые – не болезнетворны. Мы не придерживаемся «простодушного мнения, что здоровому человеку неведомы неразрешимые конфликты» (Вайтбрехт). Как существует истина вопреки болезни, так есть и страдания вопреки здоровью. О первом забывает психологизм, а о втором – патологизм.

Патологизм не видит различия между просто человеческим и истинно болезненным. Отчаяние не обязано быть болезненным. Один из моих пациентов, профессор института, который периодически страдал эндогенной депрессией, задавался вопросами смысла своего бытия не в депрессивные, а в нормальные периоды.

Так, и отчаяние человека по поводу мнимой бессмысленности своей экзистенции, это сомнение в смысле (которое лежит в основе всякого отчаяния), само по себе не патогенно. Такое отчаяние характеризует в принципе человека, а не болезнь. Утверждать то, что человек, сомневающийся в смысле своего бытия, уже потому болен, было бы патологизмом. От нас же требуется различать humanem[197]

от morbidem[198].

Даже не всякое самоубийство является патологическим. И ни в коем случае «самоубийство не должно быть завершением развития психической болезни», как написано в одной книге. Это не значит, что самоубийством человек может решить проблему или конфликт. Мы видим, что некоторым самоубийцам не хватает смелости, а некоторым – смирения; но, если первый не является героем, а второй святым, это еще не значит, что оба дураки. Они страдают не от душевной болезни, а от нужды духа: бедствия совести. Если совесть самоубийцы заблуждается, то это заблуждение свойственно человеку.