Незабудка [сборник 1987, худож. О. П. Шамро]

Арман забрался в этот танк, механик-водитель и башнер его сразу узнали. Танк решительно атаковал позицию марокканцев.

А назавтра в Алькала-де-Энарес у отеля «Сервантес» появился связной на мотоцикле с коляской. Пакет от генерала Гришина: «…предлагаю срочно явиться…»

Предчувствие если не беды, то какой-то неприятности.

Арман невесело взглянул на памятник Сервантесу против отеля. Пожалуй, Санчо Панса прав, предпочитая, чтобы ему прежде загадки давали ее отгадку.

Чтобы не нарушить работу штаба Мадридского фронта, командование решило перебраться в здание министерства финансов. Там пустовали подземные подвалы-сейфы — бронированные казематы, где когда-то хранились золотой запас страны, валютный фонд, ценные бумаги. Подвалы, иные на глубине трех-четырех этажей, кое-где расширили, устроили вентиляцию, протянули туда кабель, обставили кое-какой малогабаритной мебелью. В этих комнатах с металлическими стенами обосновался генерал Миаха со своим штабом.

Арман застал в бронированном подземелье Хаджи Мамсурова. Тот сказал, что Берзин узнал о последнем бое Армана в Университетском городке и рассердился. Ждет Армана у себя в отеле «Палас». Там лазарет, но в левом крыле осталось несколько номеров с постояльцами.

Берзин хмуро поздоровался с Арманом и, не пригласив сесть, спросил:

— Для чего тебя оставили здесь, Пауль? Чтобы ты очертя голову играл в жмурки с новыми бронебойными снарядами «бофорс»? Решил показать этому анархисту безумство храбрых? Однако не славу нужно петь такой храбрости, а ругать за нее! Категорически запрещаю подобные променады под прямой наводкой противника! За каким дьяволом тебя понесло к зданию философского факультета? Самый опасный участок в Университетском городке! Несколько германских пушек в засаде. Окна первого этажа — как амбразуры…

— Дело в том, что я не успел сдать экзамен на отделении философии Рижского университета. И увез «хвост» за собой в Париж. Идеалистическая философия Канта. Вот я и решил сдать экзамен в Мадриде. Не все равно, где факультет? — Арман раскатисто, самоуверенно рассмеялся.

— Ты, кажется, считаешь себя очень остроумным? — Глаза Берзина стали жесткими, ледяной тон не предвещал ничего хорошего. — А мне, Пауль, почему-то не смешно. Вот не на шутку меня разозлить тебе удалось. Юморист-самоубийца… Если бы я принимал у тебя экзамен по философии Иммануила Канта, я бы влепил тебе двойку. Ничего ты, Пауль, не понял в его «Критике чистого разума», в его учении о целесообразности и красоте. Чем бесстрашнее человек, тем большей опасности он себя подвергает в момент, когда ему отказывают тормоза. В танке твоем тормоза в порядке, чего не могу сказать о его бывшем командире.

Арман готов был провалиться сквозь землю, румянец выступил на его впалых щеках.

— Ремонты, запасные части, занятия, — невнятно оправдывался он. — Затосковал по горячему делу, по танку. Защищать Мадрид в тот момент, на том участке было просто некому. Я ведь не демобилизовался!

— А я демобилизовался? Меня ты не считаешь защитником Мадрида? Я ни разу не стрелял из орудия. Не прострочил ни одной ленты из «максима». Только один раз палил из маузера в пилота, который вел «юнкерс» на бреющем полете. Если бы ты помчался в атаку со своим экипажем — полбеды. Ты же хвастался, что, когда идешь в бой со своими Лысенко и Мерсоном, у танка и броня толще. Но ты нырнул в башню и поскакал с зелеными сосунками. Может, и хорошие ребята эти испанцы-новобранцы. Но все же не экипаж капитана Грейзе! Не для того Хосе Диас просил тебя оставить, чтобы ты цирковые номера представлял между медицинским и философским корпусами! Знаю, ты давно интересовался театром. Но не цирком же! — Берзин говорил, не повышая голоса, спокойным тоном, но в нем слышались злые нотки. Приходилось говорить неприятные вещи человеку, которого он любит, кому доверяет. И больно утратить хотя бы крупицу этого доверия. — Чтобы это было в первый и последний раз!

— Не один, а два таких первых раза на моей совести. Не сердитесь. Обещаю, не повторится…

— Не повторится прежде всего потому, что я запрещаю тебе безрассудно себя вести. И ты не посмеешь меня ослушаться! Не забывай, что и смелость должна быть осторожной и риск — умным. Да, запрещаю. Но одновременно обещаю не жаловаться Альфреду на его младшего, не всегда разумного брата.

Арману было вдвойне стыдно, потому что ухарство на переднем крае — против его собственных взглядов и принципов. Сколько раз сам предостерегал на занятиях молодежь — и на тебе… Он покраснел и, пытаясь избавиться от неловкости, а может быть, желая прервать жестокое нравоучение, неожиданно для Берзина, с волнением прочел по-латышски Яна Райниса:

Ничто меня не сломит,Я не боюсь не быть,

Умру я, но для жизниОстанусь жить и жить.Но солнце дверь закроет,И на исходе дняЗари багровый отсветВозьмет с собой меня…