Незабудка [сборник 1987, худож. О. П. Шамро]

Для поездки она придумала правдоподобный предлог, который не должен был вызвать подозрений Балакина. Несколько дней назад он сам приказал ей поехать на товарную станцию и подписать акт: протекла крыша в пакгаузе № 3, и мешки с рисом подмокли. Балакин метнул на нее подозрительный взгляд и поехать туда сегодня не разрешил. Подмоченный рис подождет, нужно сходить в бухгалтерию и взять для склада конторские счеты.

«Эх ты, хитрован!.. Я-то предлог придумала стоящий, а ты не разрешил мне поехать по совершенно пустяковому поводу. Ведь сам каждый день околачиваешься в этой бухгалтерии. Просто не хочешь пустить меня. А я обязательно просочусь. Украдкой, чтобы противник меня не просматривал».

Она отправилась на товарную станцию после работы.

Перед погрузкой пустая полуторка въезжает под навес на платформу-весы, а при выезде с товарного двора полуторку взвешивают уже груженую — так устанавливается вес отпущенного товара.

Она наблюдала издали, спрятавшись за грудой металлолома: сюда, на станцию, для отправки в тыл на переплавку стаскивали трофейные орудия, танки, цуг-машины, разбитые и сожженные в минском котле.

Со своего нового наблюдательного пункта она видела, как сноровисто орудовали торговый агент, два грузчика и весовщик; она узнала в нем собутыльника Балакина. Втроем они торопливо загрузили в полуторку ржавые батареи центрального отопления, да еще сами залезли в кузов. А как только вес тары был выбит на накладной кассой-автоматом, полуторка съехала с платформы. С машины сбросили балласт и спрыгнули все трое.

Она уже знала, что Балакин пользовался этим приемом и при получении на станции капусты. Но арбузы намного дороже, барыш будет больше.

Незабудка полагала, что осталась незамеченной на товарном дворе, и наутро Балакин застал ее врасплох своим вопросом:

— Что ты делала там вчера, наблюдательница?

— Где?

— Когда пряталась за танками.

— Знакомилась с условиями нашей работы, — ответила она уклончиво.

Но про себя твердо решила, что пора сделать решительный шаг. Уйти с работы она не может, прежде чем не схватит жуликов за руку. Но и оставаться долго на складе нельзя, могут назвать ее потом сообщницей.

«Кому-кому, а куцему хвосту достанется…»

С кем посоветоваться?

Скорее, скорее рассказать надежному человеку, кому об этом полагается знать. Ни дня не медлить! А припугнуть жулика ради своего спокойствия, как того подполковника за его фальшивый рапорт «подорвался на мине»… И не вымогать для себя какие-то блага, а жить, не сговариваясь с совестью, не ища кривой выгоды, глядя на жизнь бескорыстными глазами, заодно с Павлушкой…

Лучше всего пойти к ППШ. Этим летом ППШ выбрали секретарем городского комитета партии, и он переехал на новое местожительство; это совсем близко от горсовета, на углу Чонгарской и Комсомольской.

Зашла до работы в горком, но ППШ не застала — выехал в Минск на пленум, будет через два дня.

Из горкома она заторопилась к замполиту в госпиталь. Но и с ним поговорить не пришлось: лежит с острым приступом стенокардии.

Как всегда в трудные минуты своей послефронтовой жизни, она была довольна, что Павел ничего не знает о ее бедах, не волнуется за нее.

«Я не слабенькая, смогу сама крупно поговорить с этим Балакиным. Хорошо, что Павла и в загсе тогда не было, когда прочеркнули графу „отец“… Вот дуреха, да пойди Павел со мной в загс — никакая обида ко мне не пристала бы! Там и расписались бы по всем правилам, согласно уставу семейной жизни…»

Она шла на склад с ощущением тревоги, впору ждать любой провокации. Вот почему накануне вечером она достала спрятанный в печке браунинг и на всякий случай положила к себе в сумку.

Балакин первым завел разговор:

— Чем я тебя обидел? Если считаешь себя обиженной, то… — Он улыбнулся, будто говорил с ребенком, которому нужно повторять одно и то же несколько раз. — Об чем звук!

— Карточки за август уже отоварил. Теперь совесть мою хочешь отоварить? На душевный подлог не пойду, так и знай!

— Вот благодарность за добро, которое я тебе сделал. Чересчур много о себе воображаешь. Тоже мне героиня! Вибрируешь своим положением…

— А я еще тебя, продажную душу, так аккуратно брила. «Не беспокоит?» — передразнила она себя. — Давно тебя надо было побеспокоить. Написать о твоих художествах открытым текстом куда следует…

— Никто твоим выдумкам не поверит. Где факторы? Нету у тебя факторов!

В конце разговора Балакин побледнел. Он то расстегивал плохо гнущимися пальцами, то застегивал крючок на вороте кителя.

— Ну, берегись, Легошина…

— Что ты вызверился на меня?

— Я заставлю тебя сейчас в письменной форме…

Он схватил с конторки связку ключей и подбежал к двери, намереваясь ее закрыть.

Незабудка пыталась помешать ему, но он оттолкнул ее, и она плюхнулась на мешки с сахарным песком, те самые, возле которых недавно стояли ведра с водой.

Он торопливо запер железную дверь, сунул ключ в карман и взглянул на Незабудку с видом победителя, далекого от снисхождения.

Но тут же глаза его округлились.

— Убери свою игрушку, с ума спятила?