Незакрытых дел – нет

«Завáрить кофе? – услужливо спросила г-жа Папаи, не понимая, что за дрожь сотрясает ее тело именно тогда, когда она хочет вести себя как можно естественнее и должна следить, чтобы по ее лицу ничего нельзя было заметить. – То есть трое кофе, – тут же уточнила она. И воскликнула: – Там, на третьем этаже, где шторы задернуты!» – заметив какую-то нерешительность на лицах застывших посреди комнаты мужчин. Один стоял, уставившись на большой, весьма колоритный настенный ковер, на котором женщины с кувшинами на головах и грудными младенцами на руках направлялись к роднику, а мужчины с мотыгами и косами на плечах шли поднимать твердую, сплошь усеянную камнями обетованную землю. В этой крошечной комнатке он покрывал целую стену. «Гобелен, – сказала г-жа Папаи, – работы моей матери». Тот, что в берете, уважительно цокнул языком, глаза у него засияли дружелюбием, он подошел поближе и потрогал ковер. «Превосходно», – провозгласил он, склонив голову набок. Г-жу Папаи непонятно от чего передернуло. Как будто у нее вырвали сердце. Усатый тем временем присел на корточки рядом с выкрашенной серой краской батареей и выудил из сумки с инструментами «Никон». Неспешными, размеренными движениями он вставил в фотоаппарат пленку и, пользуясь желтой занавеской как прикрытием, начал снимать дом напротив. Или по крайней мере делал вид, что снимает. Транжирить пленку на такие глупости не рекомендовалось.

– Я хочу кофе, – сказал в этот момент третий, заставив г-жу Папаи пробудиться от грез. Он проследовал за ней на кухню.

– Несильно, однако ж, большая, – заметил он по-свойски и подчеркнуто встал прямо в дверях, пока г-жа Папаи зажигала газ.

– К сожалению, есть только растворимый, – развела руками г-жа Папаи.

– Идеально, – вежливо ответил мужчина, молча глазея по сторонам.

– С молоком?

– Нет-нет, ничего не надо, и ни крупинки сахара! – весело отозвался он, и г-жа Папаи посмотрела на него взглядом опытной медсестры. Цвет лица у него так себе. Кожа припухлая, синие круги под глазами. Он был после длинной ночной смены, обычное для него дело.

– На голодный желудок без молока и сахара не рекомендуется, – тихо предупредила г-жа Папаи. Мужчина только покачал головой, в его нетерпеливом движении был даже как будто оттенок угрозы, он вел себя так, словно ему на самом деле не хочется сейчас разговаривать, но в то же время широко, натянуто улыбался. Улыбка прямо-таки застыла у него на лице. Г-жа Папаи какое-то время стояла у плиты в крошечной кухне, потом присела на табуретку. Она пыталась тайком прислушаться к доносящимся из комнаты шорохам и негромким репликам. Вскоре над плечом стоящего в дверях мужчины показалось небритое лицо того, что в берете.

– Прошу прощения, товарищ, можно мне от вас позвонить? – спросил он.

Г-жа Папаи кивнула.

– А где телефон?

– В комнате моего сына.

– Спасибо. Я оплачу разговор.

– Нет-нет, это лишнее, звоните себе спокойно. Вы же не в Америку, правильно я понимаю?

И сразу пожалела, что это слово сорвалось у нее с губ. Вода закипела, г-же Папаи хотелось выглянуть в коридор из-за стоящего в дверях мужчины, но сделать этого она не могла – лишь замялась неловко на некоторое время, совсем забывшись.

– Вода кипит, – произнес мужчина. Г-жа Папаи только сейчас заметила, что он грызет спичку: она перемещалась у него из одного уголка рта в другой, потом обратно.

– Может быть, слишком крепкий, – проговорила она в порядке извинения, и мужчина, уже потянувшись за чашкой, рассмеялся.

– Главное, чтоб было вредно, милостивая госпожа, главное, чтоб было вредно.

4

Вот он стоит в ванной – скелет, обтянутый иссохшей плотью. Загребает руками, как свалившийся на спину паук. Топили еле-еле, в просторной ванной было зябко и влажно, стояла удушающая вонь. В высоко расположенные окна свет почти не проникал, внутри царил полумрак. Иногда в начале процедуры Папаи, крепко ухватившись за сына, яростно, до боли бился лбом ему в лоб. В таких случаях сын смотрел на него в упор, как стоглазая муха, и это помогало: от его взгляда отец как-то утихомиривался. «Я как укротитель какой-то», – думал сын. Рядом на сушилке висели пластмассовые утки, вдоль стены стояли фарфоровые утки, в углу – стеклянные утки: на них пеной засохла моча, из них несло выделениями диабетиков, паралитиков, радикулитников. Отец стоял перед ним в ванной, как вознесенная на пьедестал мумия, мокрые волосинки змеились, как глисты, по животу и спине. На дне большого деревянного сундука валялось грязное постельное белье, чуть дальше на полу лежал разорванный матрас, весь в пятнах мочи и крови. К стене были привалены запутавшиеся друг в друге костыли с обтянутыми грязной марлей подмышечными упорами и стоптанными на разные стороны розовыми резиновыми наконечниками. Рядом с ванной стоял гнутый железный стул с облупившейся белой краской – на случай если кому-то захочется принять сидячую ванну, к нему были приварены поручни. Будто какое-то средневековое орудие пыток.

Он основательно намылил старику спину и ляжки, руки, подмышки, пальцы и уши – две маленькие резиновые покрышки.