Нежность к ревущему зверю

Астрахань… Неделя поздней осени, долгое однообразное тарахтенье моторки по бесконечным протокам дельты Волги, тысячные утиные стаи и укоризненные слова старого егеря:

— Ружьишко у тебя, парень, больно харчисто: гляди, в пыль утиц бьешь.

— Слышь, Лешка, — харчисто! Умеют говорить на Руси, а?.. — восхищался Санин с такой горячностью, словно его одарили чем-то…

Есть потери, которые сильнее всего напоминают о времени, о прожитом. Лютрову иногда казалось, что вся его «взрослая молодость» началась и кончилась рядом с Cepгеем, как с отъездом из родного городка в Крыму кончилось детство, с получением диплома летного училища — юность. Три месяца прошло после похорон друга, а он все еще не обрел душевного равновесия. Женатым, наверное легче. Будь он женатым, ему, может быть, не стало бы так тоскливо сегодня вечером одному в своей квартира на Молодежном проспекте, и он не поехал бы па ночь глядя па этот аэродром, в гостиницу, где живут остальные члены экипажа. Нужно двигаться, не оставаться праздным, не копить усталость, лечить душу «терапией занятости», иначе одолеет тоска… Умница Гай-Самари, придумал ему эту командировку: полеты через сутки, вылет, как правило, во второй половине дня, посадка ночью, аэродром, далеко от летной базы, от бесконечных разговоров о катастрофе…

2

Дорога делает кокетливый поворот, изгибаясь в плоскости, как на треке, и под светом фар проступает вздыбленный каркас моста. «Волга» проносится между пупырчатыми арками стальных пролетов. Шум мотора обрубается мелькающими по сторонам наклонными фермами.

— Ххлоп, ххлоп, ххлоп!..

По ту сторону моста начнутся разноцветные заборы финских домиков, окраина военного городка, появятся бесконечные знаки ограничения скорости, запрещения обгона, а вместе с ними замелькают свадебные стаи собак, кошки… Чаще кошки. В отличие от собачьей непосредственности, они обескураживающе пугливы, и в пугливости этой не боязнь, не трусость, а диковатая скрытность, слепое недоверие ко всему, что живет вне стен хозяйского дома, — вторая натура диванных баловней. Захваченные светом, они жмутся к земле, затаиваются, чтобы в самый неподходящий момент с решительностью самоубийц броситься наперерез автомобилю.

Лютров убавил скорость и опустил стекло дверцы.

Еще поворот, и на дороге, в недосягаемой светом темноте, блестят отражательные стекла на бортах большого грузовика. За ним полыхает костер света от фар «газика» с брезентовым верхом. Над землей туманом растекается синий дымок от работающего мотора. «Газик» установили поперек обочины с умыслом осветить ямину кювета, но свет захлестывает бугор за ним, пробивается дальше, к плотной колоннаде сосен на холме. Кому-то не повезло с техникой.

Метнувшись в обход березовой рощи, дорога вползает на холм. В конце долгого спуска блеснула красным бензоколонка, трубно прогудел тоннель под бетонным мостом железной дороги, и начались последние километры узкой бетонки, ведущей к проходным аэродрома.

И от вида знакомых, освещенных прожекторами решетчатых ворот, от встретившего машину бодрого краснолицего солдата в светлом полушубке, угадавшего «Волгу» Лютрова и оттого с веселым старанием раскрывшего одну за другой обе половины ворот; наконец, от улыбки парня, которая не покидала его и во время проверки пропуска. («Мы-то с вами знаем, что это глупая игра с пропуском, — как бы говорила эта улыбка, — но такова служба, ничего не поделаешь»), — и от всего этого Лютров словно бы ожил, очнулся от видений ночной дороги. Здесь, за воротами, начинался мир живой и деятельный, который только и ждет рассвета, чтобы зашуметь и задвигаться.

— Сколько часов, не скажете? — спросил солдат, которому хотелось как-то выразить свое хорошее отношение к знакомому летчику.

— А если будешь узнавать о температуре, спросишь, сколько градусников?

Они рассмеялись. Потом закурили, причем, прежде чем прикурить, солдат старательно, с видом участника той же игры огляделся.

— А у вас какое звание? — в тоне вопроса чувствовалось, что солдат задумал ответную шутку.

— Майор запаса.

— Спокойной ночи, товарищ майор! — довольный своей находчивостью, постовой отдал честь.

Утром Лютров узнал, что накануне вечером в гостиницу звонил начальник отдела летных испытаний фирмы Данилов. Интересовался делами экипажа, а когда Чернорай сказал ему, что завтра предстоит последний полет перед заменой двигателей, Данилов распорядился, чтобы после установки самолета на замену двигателей ведущий инженер Углин, бортрадист Коля Карауш и он, Лютров, прибыли па базу. Слава Чернорай, присланный на несколько полетов подменить заболевшего второго летчика, должен вернуться в КБ, где он отрабатывал на тренажере навыки управления новым лайнером «С-441», которому летом запланирован первый вылет.

— А нас для чего отзывают, не спросили?

— Чернорай разговаривал, а он, сам знаешь, человек военный, — улыбнулся Костя Карауш. — Начальству вопросы не задает.

Взлетели, как обычно, во второй половине дня.

Через двадцать пять минут после взлета, когда самолет вышел из зоны связи с аэродромом, Костя Карауш доложил: