Нежность к ревущему зверю

— Мужниного тут немного, дом на дедушкины деньги ставлен… И уж совсем от болезней захирел, едва ходил, а все свое, все обо мне. «Какой парень глянется, ты, говорит, его ко мне, поглядеть». — «Ну тебя, говорю, дедушка». — «Да не бойся, внученька, неволить не буду, решать тебе, потому как равенство, а поглядеть приведи, может, и мое слово нелишне будет».

Лютров улыбнулся, ожидая, что и хозяйка усмехнется вздорным, на его взгляд, словам деда, но лицо ее оставалось неизменно спокойным, как и скупые, небрежно ловкие прикосновения пальцев к убираемой со стола посуде.

— Когда аэропорт строили, народу понаехало много. Из деревень, да и совсем не наших. Клуб на стройке открыли, танцы почитай каждый день. И я раз увязалась за девчатами. А как пришла да поглядела на приезжих женщин — груди вздернуты как повыше, повидней, бери, мол, кто смелый, твое. Губы крашены, ресницы крашены, в туалете курят, юбки в обтяжку… Испугалась я, вспомнила дедушкино чтение, да и бежать оттуда. Девчата меня за руку, погоди, ошалела, что ль, вместе пойдем… А рядом парень стоял в форменном пиджаке. «Правильное решение, говорит, девушка. Я тоже в город, говорит, так что могу проводить, если не возражаете». Поглядела, парень не особо крепкий, если что — уберегусь, да и в форме. Так и познакомились. С полгода ходил к нам. «Как, говорю, дедушка, приглянулся Петя?» — «А ничего, ничего. Головой не силен, но гнезда не разорит. Коли не жаль девичества, выходи, будешь сыта и обогрета».

Последнее было сказано негромко, из некоего отдаления, словно она не рассказывала уже, а размышляла вслух о ей самой непонятных вещах.

— Что ж, надо думать, прав оказался дедушка, — сказал Лютров.

«А вот девичества вам жаль», — заключил он про себя.

Хозяйка вскинула на него внимательные глаза, будто услышала не то, что он сказал, а что подумал, но лицо ее не изменилось, и в невозмутимости этой жила, уютно угнездившись, некая прирученная и послушная правота. «Что бы вы там ни подумали, — говорило это выражение, — а у меня свой расчет, не вашему пониманию чета»,

Прибрав белую скатерть, под которой оказалась темная, бархатная, она прошла на кухню, погасила там свет, вернулась, включила бра у изголовья над тахтой, выключила большую люстру в виде цветка ландыша, пожелала гостю спокойной ночи и прикрыла за собой дверь спальни.

Лютров еще докуривал сигарету, когда за дверью в прихожую заворчала и несколько раз пролаяла собака, послышался стук.

— Кто-то свой, — определила хозяйка, выходя в халате и наскоро закручивая в узел длинные волосы.

Она долго не возвращалась. Из всего приглушенного толстой дверью разговора Лютров разобрал только несколько раз повторенное просительное обращение: «Тетя Маша!» Наконец дверь отворилась, и вместе с хозяйкой в комнату вошла высокая девушка в плаще и с чемоданом, обе стороны которого пестрели крупной белой клеткой по синему фону. Что-то необычное почудилось Лютрову в ее лице.

— Здравствуйте, — охотно, но тихо проговорила девушка, сверкнув огромными глазами. Она сразу внесла в дом нечто молодое, шумное, свободное.

— Видишь, — твердо проговорила хозяйка, имея в виду гостя, — так что переспишь на кухне.

— Ой, конечно! Спасибо вам. тетя Маша!

Она так искренне благодарила хозяйку, что когда поворачивалась в сторону Лютрова, глядела и на него с благодарной улыбкой, и тогда он снова видел сверкающие глаза, но как ни пытался, не мог получше разглядеть в полутьме комнаты наполовину угаданную им красоту лица девушки.

— Снимай плащ и иди в кухню, дай людям покой, — строже, чем следовало, с нотками ревнивого укора в голосе сказала Марья Васильевна, стремительно направляясь в спальню.

Девушка поставила чемодан у двери, сняла «болонью», выказав острые маленькие груди, укрытые алой кофточкой, быстро повесила плащ на вешалку и послушно проследовала за Марьей Васильевной, неторопливо несшей подушку и байковое одеяло. Тощий постельный набор со ответствовал застывшему на лице ее непреклонному неудовольствию, и потому Лютров решил, что попросившая ночлега девушка принадлежит к тем знакомым хозяевам дома, с которыми здесь не церемонятся.

На кухне зажегся свет, послышалось лязганье распорок раскладушки, донесся шепот: «Я сама, тетя Маша!»

Когда хозяйка выходила, Лютров успел через открывшуюся дверь приметить склоненную фигурку девушки, осыпавшиеся на лицо длинные прямые волосы.

В доме снова все стихло. Лютров принялся возиться с застрявшим внизу бегунком застежки на куртке и увидел вдруг слева на полу полоску света, тянущуюся в сторону кухонной двери. Обернувшись, он разглядел из приоткрывшейся кухонной двери призывные взмахи Валериной ладони. Он подошел. Его еще раз поманили, чтобы он склонился пониже.

— У вас есть сигареты?..

Лютров увидел предостерегающе приложенный к губам указательный палец. Он понимающе кивнул и просунул пачку.

Пока она неумело вытаскивала из пачки сигарету, дверь приоткрылась побольше, показалась матово-белая рука, худенькое плечо с пересекающей ключицу бретелькой и кружевное начало сорочки.

— Спасибо, — шепнула она, возвращая обернутую целлофаном пачку.