Никита Хрущев

В Донецкой области комиссию по пересмотру дел возглавил секретарь обкома партии А. П. Ляшко. Он считал необходимым провести открытые судебные процессы над виновниками массовых репрессий. «Ко мне пришел один посетитель, — рассказывал Александр Павлович. — Он от звонка до звонка отсидел 18 лет. Его, обвиняемого в участии в правотроцкистской организации, на допросе жестоко избивали.

Он сказал: “Я встретил своего палача, избивавшего меня резиновой дубинкой”. И назвал фамилию.

Явившийся по моему вызову сотрудник госбезопасности рассказывал, что их группа, позже откомандированная на Северный Кавказ, получила задание уничтожить две тысячи врагов народа. “Двое держали жертву за руки, а третий набрасывал на шею петлю”. — “Уходите немедленно!” — мне показалось, что в глазах рассказчика мелькнуло безумие. “Я не душил. Я только держал”».

Александр Ляшко ночь не спал, а утром пошел к первому секретарю обкома Ивану Павловичу Казанцу с предложением исключить преступника из партии и вообще проверить кадры областного управления госбезопасности. Казанец посоветовался с руководителем Украины Николаем Викторовичем Подгорным. Тот согласился, что безнаказанность недопустима. Но когда Казанец пересказал предложение Ляшко о сплошной проверке кадров и открытых процессах, Николай Викторович вскипел:

— Пусть ваш Ляшко в кадры КГБ не лезет! Это не его дело! Если поступить так, мы за две недели разгоним органы. А без них жить нельзя! Секретарю обкома надо это понимать. В Москве ведь не спешат? Пощипали кое-кого после съезда, да и то негромко. Там у Никиты Сергеевича положение непростое.

Пересказав разговор с Киевом, Казанец приказал Ляшко:

— Будем, значит, спешить медленно. Пока передавайте на рассмотрение в партийные организации дела только тех, на кого поступили заявления. А там видно будет...

Из обкомов в ЦК шли докладные записки о ходе обсуждения хрущевского секретного доклада: наружу выворачивались такие пласты недавней истории, что становилось страшно. Отделы партийных органов ЦК по РСДСР и союзным республикам знакомили с ними руководителей партии.

Скажем, в Узбекистане публично раскритиковали Усмана Юсуповича Юсупова, который был хозяином республики с сентября 1937 года. 21 марта 1956 года ЦК Компартии Узбекистана информировал Москву о собраниях областных партийных активов, на которых обсуждался доклад Хрущева: «На Ташкентском активе выступивший заместитель министра культуры УзССР тов. Азимов подверг резкой критике тов. Юсупова». Усман Юсупов оправдывался и признавал свои ошибки. Глава республики начинал батраком в родном кишлаке, потом был масленщиком и отжимщиком на хлопкоочистительном заводе в Ташкентском уезде. В 29 лет его сделали секретарем ЦК Узбекистана. Объяснял, что всего лишь исполнял приказы Москвы: «В этот период его роль как секретаря ЦК была сведена к нулю. Позже он узнал, что в его кабинете была поставлена улавливающая радиоаппаратура и что бы он ни сказал, все было известно органам».

Многие люди реагировали на разоблачения преступлений вождя весьма эмоционально. Львовский обком 6 апреля 1956 года сообщил в ЦК о ходе партийных собраний: «Старый коммунист т. Уткин, который сейчас лежит больной, после ознакомления его с докладом т. Хрущева поднялся с постели, снял портрет Сталина со стены, поставил в угол и предупредил жену, чтобы она никогда не вешала этого портрета».

Из разных областей сообщали, как люди срывали портреты Сталина и рвали их в клочья, разбивали гипсовые бюсты вождя.

Аппарат ЦК забеспокоился: «Некоторые партийные комитеты и руководящие работники проходят мимо непартийных и демагогических выступлений отдельных коммунистов, не дают им политической оценки и должного отпора... Обкомы, крайкомы партии, райкомы, горкомы и первичные организации должны давать решительный отпор антипартийным и антисоветским вылазкам , попыткам дискредитации генеральной линии партии и вести непримиримую борьбу против всяких проявлений враждебной буржуазной идеологии».

В информационных сводках замелькали и негативные оценки

ХХ съезда: «Зачем все это опубликовали? Подшили бы все это в архив, чтобы не ворошить души народные и не опустошать их. Считаю, что решение не надо было публиковать, оно позорит нашу Родину .»

Хрущев говорил поэту Александру Твардовскому, которого искренне любил:

— Мне многие пишут, что аппарат у нас сталинский, все сталинисты по инерции, что надо бы этот аппарат. Я отвечаю, да, в аппарате у нас сталинисты, и мы все сталинисты, и те, что пишут, — сталинисты, может быть, в наибольшей степени. Разгоном всех и вся вопрос тут не решается. Мы все оттуда и несем на себе груз прошлого, но дело в преодолении навыков работы, навыков самого мышления, в уяснении себе сути. А не в том, чтобы разогнать.