Никита Хрущев

— Круминьш, — вспоминал Калнберзиньш, — настаивал, наступал на нас, стариков, что у нас в республике мало говорят на латышском языке, что кадров латышских мало выдвинуто...

Калнберзиньш обратился к Хрущеву:

— Видимо, моя ошибка состоит в том, что я глубины фальшивости антипартийной постановки этого вопроса не понял. Понял только, когда вы нас покритиковали в Риге. Я понял, куда все это гнет и к чему может привести.

Хозяин республики сообразил, что кого-то придется принести в жертву, и надеялся, что его минует чаша сия:

— Необходимо укрепить бюро, неустойчивых вывести, снять с работы и перевести на более низкую работу, пусть растут. Необходимо в бюро ввести новые силы, в частности русских товарищей, а такой актив у нас имеется. Они и раньше у нас работали в ЦК. У нас есть товарищ Литвинов, который работает заместителем председателя Совнархоза.

Хрущев на расширенном заседании Президиума ЦК КПСС вел себя на редкость миролюбиво и не требовал крови.

— Вы виноваты, — упрекал он руководителей Латвии, — что дали молодежи свихнуться. Нам надо лечить, а не уничтожать. Может быть, крапивой, может быть, чем-нибудь другим. Латыши сами найдут домашние средства лечения. Я против организационных выводов.

Но тут же угрожающе добавил:

— Ну, а если бороться, то мы не остановились бы перед роспуском Компартии. Мы найдем людей. В вопросе принципа мы неумолимы и на сделку ни с кем не пойдем. Но никто не думает, что это нужно делать. Это было бы глупо преувеличивать силы наших врагов.

С вольностями быстро покончили. Под запрет попал даже один из самых больших и популярных в народе праздник Лиго (в ночь на 24 июня). Делали вид, будто его не существует. Но, зная, что все латыши его отмечают, старались не препятствовать, Москва вообще демонстрировала особое отношение к Прибалтике.

Хрущев рассчитывал перевоспитать республику:

— Все руководство сохранить. Это лучшие кадры, которые выдвинуты из латышей. Пусть те люди, которые допустили ошибки, участвуют в их исправлении. Во-первых, это люди молодые. Если мы их сейчас вышибем, то нанесем им травму. Этим могут воспользоваться враги за границей, и этого не нужно делать.

Но это было заявление на публику. На самом деле Хрущев распорядился снять с должности Эдуарда Берклавса. В июле 1959 года подыскали ему работу подальше от родных мест — во Владимире — начальником областной конторы кинопроката. Лишился своей должности и Вилис Круминьш: сначала он стал министром образования республики, а с 1962 года — директором Музея природы. Вторым секретарем ЦК компартии Латвии в феврале 1960 года прислали из Москвы сотрудника центрального аппарата Сов-мина РСФСР Михаила Петровича Грибкова.

Настал черед и самого Калнберзиньша.

— Мы его знаем больше всех, — сказал на Президиуме

ЦК Хрущев, — он абсолютно безупречный коммунист, но, может быть, сказалось возрастное положение. Может быть, не сейчас, но товарища Калнберзиньша надо освободить от обязанностей секретаря. У него секретарство не пойдет, потому что жизнь требует сейчас другого, по-другому подходить. У него ошибки не идеологические, а возрастные, но они могут перерасти и стать принципиально политическими. Если говорить откровенно, то сейчас в Латвии настоящего первого секретаря нет. Товарищ Калнберзиньш не является руководящим деятелем, он на положении папаши, добрый человек. Естественно, что старики всегда ищут, куда бы уйти потише и полегче. Вы не обижаетесь на меня?

— Нет, — дисциплинированно ответил первый секретарь.

— Конечно, получается так — обижайся, не обижайся, а раз секретарь ЦК говорит...

Хрущев не закончил фразы, но все всё и так поняли. Забавно, что Никита Сергеевич искренне называл Калнберзиньша стариком, которому пора на покой, а тот был всего лишь на год старше Хрущева. И, кстати, пережил Никиту Сергеевича на 15 лет.

— Но мы считаем, — добавил Хрущев, — что товарищ Калнберзиньш достоин нашей поддержки и должен сохранить свое положение в руководстве Компартии и государства. Пусть латыши сами решат. Если меня за язык потянут, я бы сказал, что хорошо было бы назначить товарища Калнберзиньша председателем Президиума Верховного совета.

Слово первого секретаря — закон. Освобождая Калнберзиньшу место, Карлиса Мартыновича Озолиня из председателей Президиума Верховного совета Латвийской ССР перевели в первые замы. Озолинь, заслуженный подпольщик, один из руководителей партизанского движения в годы войны, неудачно выступил на Президиуме ЦК КПСС, сказав, что «национального вопроса в Латвии нет». Хрущев раздраженно поправил его: вопрос, конечно же, есть.

Никита Сергеевич объяснил, кого поставить во главе республики:

— Мне называли секретаря по пропаганде латыша Пельше. Я лично его не знаю. Если он действительно хороший, то, может быть, лучше сориентироваться на него. Мне говорили, что он незапятнанный человек, всегда занимал принципиальную позицию.

Хрущев не был расположен предавать состоявшееся обсуждение гласности: