Никоарэ Подкова

Там, не мешкая, сошел с коня на мягкую траву Никоарэ, за ним спешились и остальные. Распустили подпруги и дали коням немного остыть перед водопоем. Люди устроили господину своему постель из целого вороха веток, покрыв их черепками, потом и сами расположились в тени у колодцев.

Один только Агапие Лэкустэ не расседлал лошадь. Он ласково потянул ее за уши, погладил по глазам и постоял в задумчивости, держа лошадь под уздцы.

Потом подошел к спутникам, поклонился Никоарэ и сказал деду Митре:

— Поеду я, дед, в Негрены за капитаном Козмуцэ. Приведу его нынче же вечером, раз он нужен его светлости.

— Езжай, племянник Агапие, — мягко отвечал дед.

Агапие тут же вскочил на коня и отъехал.

Дед Митря оборотился к Никоарэ и покачал головой.

— До села два часа пути. Государь, — добавил он после короткого раздумья, — не гневись на молодца нашего за неразумные, путаные его речи. Нападет на него такой черный день, он и делает все в горячке, словно выпил.

— О чем ты, дед Митря? — удивился Подкова.

— Да я про Агапие. Прости его, государь. Человек он верный и достойный, лучше и не сыщешь на всем свете. Только находит на него иногда… Прямо будто русалки его заворожили. Все говорит о своей Серне, о жене своей, с которой жил пять лет; а ведь ее теперь, по Божьей воле либо по человеческой злобе, нет больше среди нас. Да, может, и в живых ее уж нет. Когда нападает на Агапие помрачение ума, ему чудится, будто любимая его жена рядом и беседует с ним. А случается это с ним, если он растревожится сильно. Уж третий раз находит на него. А потом все как рукой снимает. Утихнет, бедняга, и застынет в печали.

Был он в войске Иона Водэ в Жилиште. И после победы дали ему дозволенье съездить домой на две недели. Они с Серной крепко любили друг друга, будто вчера только повенчались.

А в те самые дни, когда бились в Жилиште, случилось так, государь, что Серна не воротилась домой. Может, буря сбросила ее в овраг, может захватил ее польский мазурский отряд либо татарский загон[48]

из Буджака. Ведь когда стоял государь с войском в Жилиште, около Фокшан, терзали нас и бури, и польские да татарские отряды.

Пропала Серна. Искали мы ее — не нашли и ничего о ней более не слыхали.

И вот приезжает Агапие. Видит — мы все оторопели, а когда рассказали ему, как и что случилось, — раз только вскрикнул он и повалился наземь. И потом пролежал почитай что два месяца в жару без памяти. Пришел он в себя, а внутри-то все у него болит, будто отведал яду.

А потом, когда сгиб Ион Водэ и узнали люди, что разорвали его верблюды, помутилось у парня в голове. Стал он рассказывать о советах Серны, за все хвалит ее и радуется. Находит на него такая придурь. Не понимаю только, с чего бы ему нынче захворать? Пройдет. Больше суток не длится у него эта немочь.

Исходило сердце жалостью у тех, кто слушал рассказ деда Митри. Никоарэ молчал, пристально вглядываясь в серебристое кипение родников в черных колодцах. И казалось ему, будто чувствует он под своей рукой бешеный стук атаманова сердца.

В это мгновенье он желал одного: увидеть Агапие, попросить у него прощения за укоры и поддержать его добрым словом…

18. МОЛДАВСКИЕ РЭЗЕШИ

В десятом часу вечера у Черных Срубов неожиданно появился капитан Козмуцэ с двумя негренскими рэзешами. В сумерках смутно видны были леса и поля, оставшиеся позади; по высоким облакам, застывшим в небе, разливался еле уловимый розоватый отсвет заката, а далеко на востоке чернели мрачные тучи, предвещавшие бурю. Но на лужайке у колодцев все было спокойно.

Рэзешский капитан еще издалека подал знак, что едут к государю друзья. Однако товарищи Подковы поднялись, как было заведено, сжимая рукояти сабель; кони стояли оседланные.

Люди, известившие о своем приходе, остановились, не доезжая до лужайки, и ждали ответа.

— Пусть спешиваются да идут сюда, — приказал Никоарэ.

Верхние караульные, дьяк и Лиса, привели к срубам, а затем и на лужайку негренского капитана, знаменитого наездника.

То был человек невысокого роста, еще стройный и ловкий, хотя ему и перевалило за пятьдесят. У него были смелые глаза, густые сросшиеся брови, короткая черная борода. Коня он оставил около срубов у своих товарищей. Подошел к лужайке, где дожидался Подкова. Остановился.

— Я знаю его, — подтвердил дед Митря. — Он наш человек.

Подкова кивнул головой.

— Подойди ближе, братец Козмуцэ, — позвал лэкустенский рэзеш.

Ловкий чернявый всадник торопливо сделал еще несколько шагов и, сняв шапку, поклонился. Схватив правую руку, которую, стоя, протягивал ему Никоарэ, он склонил над ней голову.

— Понял я, светлый государь, — заговорил он мягко и ласково, — что надо мне поторопиться. Но наш друг Агапие не мог со мной приехать. Заволоклись у него глаза, пока рассказывал он о повелении твоей светлости, — так в седле и заснул от усталости.

— Стало быть, кончился его черный день, — пробормотал дед Митря, пристально глядя на Козмуцэ. — Завтра утром проснется с ясными глазами.