Никоарэ Подкова

— Да, — тихо проговорил негренский рэзеш. — Пожелал я мира бедной душе его и вскочил на коня. Преславный государь, — добавил Козмуцэ, быстро повернувшись к Никоарэ, — прикажи двинуться в путь. Дожидается тебя у нас в Негренах ужин, кров и постель; найдутся у нас также чернила и перо, потребные для той грамоты, которую я отвезу в Могилев.

— Ну скажи, пожалуйста! Знавал я этого всадника еще в дни княжения Петру Рареша, — пробормотал дед Петря. — А он уж меня не узнает, видно, стар я стал.

— Голос у тебя все тот же, капитан Петря, — возразил негренский рэзеш.

— А ты, Козмуцэ, все так же смел.

— Смел я, капитан Петря, только рядом с желанными сердцу людьми.

Улыбнулся Подкова.

— Кого не узнал с первого взгляда, дед Петря, того и через девяносто девять дней не узнаешь. Отправимся немедля, дед Петря.

— Мы во власти божьей и твоей светлости, — отвечал старик.

— Нет, я сам во власти моих верных товарищей.

Они тронулись в путь; негренские рэзеши ехали впереди, а капитану Козмуцэ дед Петря дал место рядом с собой, позади его светлости Никоарэ. Некоторое время ехали быстро; потом стали шагом взбираться в гору по опушке леса.

Напала в тот вечер на деда говорливость, захотелось старое вспомнить. Он все расспрашивал негренского капитана, а тот отвечал.

— Помнишь еще, капитан Козмуцэ Негря, княжение Лэпушняну Водэ?

— А то как же? Помню, как в то княжение ты, капитан Петря, въехал верхом на крыльцо постельничего[49] Ванчи, привез ему указ господаря и схватил боярина за бороду.

— Бывало такое и при других господарях, — признался дед. — А что, Козмуцэ Негря, можешь ты еще держаться стоя на скачущем коне?

— А то как же? Да только теперь уж мне не до сумасбродства. В молодые годы, конечно, случалось, что встанешь на седло да и дотянешься до заветного решетчатого окошечка. Княгиням-то больше по душе были удалые капитаны, нежели бородатые старики бояре. И пока бояре, покачиваясь, будто лодки в бурю, спускались по ступеням, капитаны, забравшись в сад, вскакивали на подоконники княжьих светлиц. Псы, бывало, молчат, только мордой о забор тычутся, потому как у них зубы склеены просмоленной тряпкой; верные рабыни сидят по своим кельям, злорадно показывая кулак бородачам — что, мол, съели? Да украдкой глядят, как протягивают княгини белые свои руки средь листвы дикого винограда. Иное было время в Яссах, и расцветали тогда иные весны.

— Однако, други мои, — заметил Подкова, поворотив в темноте к ним голову, — и тогда, как и ныне были в нашей стране люди, не ведавшие ни весны, ни радости.

— Это мы только теперь видим, государь, когда прошла молодость и любовь, — вкрадчивым голосом сказал капитан Козмуцэ.

Старик Петря укоризненно взглянул на него и пробормотал что-то невнятное. А Никоарэ, повернув лицо против ветра, заметил поднимавшиеся на востоке гряды туч и погнал коня.

Когда снова замедлили шаг, оба капитана, оставив воспоминания юности, обратились к мытарствам зрелого возраста и с печалью вспомнили о мученическом конце господаря Иона. И радостно заговорили они о том, что подымаются новые сабли для избавления людей от страданий. Одна из этих сабель в руках человека, который едет впереди, вскидывая изредка глаза к своей звезде.

До негренских рэзешей ехали не более двух часов.

На одном из дворов горел костер, около него хлопотал какой-то старик, непрестанно раздувая огонь и подкладывая хворост.

При свете дрожащего пламени костра путники увидели бедную темную избу. В ней все как будто вымерло. Но в глубине двора стояла вторая, большая изба, двери ее были отворены, на ступенях разостланы ковры, в окнах горели восковые свечи. Какие-то старые женщины поджидали гостей. Когда всадники показались у ворот, старухи исчезли в темноте и больше не показывались. Все, однако, было приготовлено: и постланные постели, и уставленный явствами стол.

Никоарэ Подкова и Младыш вошли в освещенную избу. Воинам его светлости капитан Козмуцэ Негря отвел заднюю комнату в малой избе, где во мраке теплились лишь лампады у образов. Но и там в широкой печи стояли явства, а на скамьях усталых путников ожидали подушки и одеяла. В углу лежал уснувший несколько часов тому назад атаман Агапие. Рыбак спал глубоким сном, лежа ничком без подушки, положив голову на руки и вытянувшись, точно струна. Он не шевельнулся при входе путников; не слышно было даже его дыхания.

Дед Петря остановился перед измученным братом и долго смотрел на него.

У дверей обеих изб появились из тьмы молчаливые стражи. Костер во дворе потух.

Осторожно шагая, вошел в комнату Подковы капитан Козмуцэ Негря. Младыш сидел перед столом-треножником на низком стуле, упершись в колени и обхватив ладонями щеки. Ему хотелось есть, но приходилось ждать старшего брата. «Может, лучше лечь спать, — думал он. — Оставить зажаренную на вертеле баранью ножку, свежий сыр и кружку с вином и лечь на постель у печки, подложив ладонь под висок. Никоарэ еще долго провозится, прежде чем вспомнит о нуждах бренной плоти».