Николай Ежов и советские спецслужбы

Скорее всего, перед смертью Николая Ивановича, действительно, очень основательно побили. Берия ведь пообещал побить его, если откажется на суде от признательных показаний. А Лаврентий Павлович свое слово держал. Так что мечта Ежова умереть без мучений исполниться не могла. Но избивал Николая Ивановича не взвод конвоиров и рядовых сотрудников, а, для сохранения секретности, – люди, близкие Берии. Скорее всего, среди палачей Богдан Захарович Кобулов, в тот момент – начальник Главного экономического управления (ГЭУ) НКВД СССР и специалист по избиению подследственных. Не исключено, что Ежова в последний раз били также А.А. Эсаулов и Б.В. Родос, расследовавшие его дело. Да и сам Лаврентий Павлович вполне мог отвесить Николаю Ивановичу несколько «горячих». При Берии для избиения арестантов чаще всего применяли резиновые дубинки, а для их наиболее эффективного использования истязуемых раздевали догола. Так что предание о предсмертном избиении Ежова, вполне возможно, соответствует истине. Более того, его могли вообще избить до потери сознания и в таком виде оттащить на расстрел – чтобы он не смог умереть с именем Сталина на устах и тем самым скомпрометировать имя вождя.

12 февраля 1940 года В.И. Вернадский, ничего не зная, что 6 днями ранее Ежов был расстрелян, записал в дневнике: «Один день мы остались без хлеба. Полный хаос, и видишь, что легко может быть паника со всеми ее последствиями. По-видимому, по всей стране не хватает и хлеба, и пищевых продуктов. Недовольство растет и м[ожет] б[ыть] грозным. Первый раз за эти годы переживаю. А народу как в насмешку идет пропаганда о счастливой у нас жизни. А люди – тысячи и сотни тысяч – стоят в очередях за куском хлеба буквально. Причина ясна – плохой выбор людей – невежды и преступный элемент превышают в партии средний уровень страны.

Рассматривал положение входящих в 10–15 мильонную армию заключенных и ссыльных. Последние – дешевый – рабский – превосходит в среднем [труд] рабочих.

Эта черта нашего строя историческая должно быть черта, и исторически господство преступника Ягоды и сумасшедшего [?] Ежова [предопределено?]»[366]

.

Интересно, что Владимир Иванович Ягоду считал преступником, а Ежова – только сумасшедшим. Он не мог поверить, что Ежов действовал только по команде Сталина. И именно с репрессиями Вернадский связывал катастрофическое экономическое положение страны, хотя дело было далеко не только в них, но и в коренных пороках централизованного планирования экономики.

Мысль о том, что Ежов – сумасшедший, была популярна среди тех репрессированных, которые были освобождены благодаря «бериевской оттепели». 33-летняя Нина Сергеевна Покровская, юрист и будущая заведующая отделом писем журнала «Крокодил», 26 апреля 1940 года записала в дневнике: «Заходил к нам Зеркалов, освобождённый из заключения с такой же бумажкой, как Рябинин. Он гораздо спокойнее, чем Рябинин и даже весел. Начинает мириться с положением оставленного мужа, так как ощущение свободы, полная реабилитация после двухлетнего заключения без всякой вины, по-видимому, для него слишком сильны.

Пил с нами чай с халвой и был очень доволен. Понижая голос и оглядываясь на окна и дверь, он рассказывал нам, в каких нечеловечески тяжёлых условиях находились репрессированные, но как все они были убеждены в освобождении, так как не допускали мысли о полной несправедливости в наших органах НКВД. Считали всё ошибкой.

– Это всё нарком Ежов, – сказал он, – либо он сумасшедший, либо сам первейший враг народа. Вот теперь, когда его не стало, и начали освобождать. Теперь Берия наведёт порядок! Говорят, с того и начал, что похватал, кого следует из аппарата НКВД. Там такие аресты прошли! Вчера они, а завтра их! А насчёт жены я не горюю, – сказал он, действительно не печалясь, – такие-то события и выявляют истинное лицо людей. На что мне она, такая. Бог с ней! Вот детей только жаль!»[367]

Версия о сумасшествии Ежова была очень удобна как для властей, так и для подавляющего большинства населения, так как снимала непосредственную ответственность за репрессии со Сталина: чего с сумасшедшего Ежова возьмешь!

Вплоть до конца 80-х годов XX века о судьбе Ежова ничего достоверно не было известно. Только город Ежово-Черкесск вдруг в середине июня 1940 года стал просто Черкесском, а пароход Дальстроя «Николай Ежов» в одночасье превратился в «Феликса Дзержинского». В стране ходили самые разнообразные слухи. Говорили, что бывший нарком допился до потери рассудка и помещен в психиатрическую лечебницу в Казани. Рассказывали, будто Николай Иванович еще много лет благополучно заведовал баней где-то на Колыме. Вероятно, в глазах рассказчиков это и была та «менее самостоятельная работа», о которой просил Ежов на XVIII съезде партии.