Николай Ежов и советские спецслужбы

На предварительном следствии я вынужденно подтвердил показания Фриновского о том, что якобы по моему поручению было сфальсифицировано ртутное отравление. Вскоре после моего перевода на работу в НКВД СССР я почувствовал себя плохо. Через некоторое время у меня начали выпадать зубы, я ощущал какое-то недомогание. Врачи, осматривающие меня, признали грипп. Однажды ко мне зашёл в кабинет Благонравов, который в разговоре со мной, между прочим, сказал, чтобы я в наркомате кушал с опасением, так как здесь может быть отравлено. Я тогда не придал этому никакого значения. Через некоторое время ко мне зашёл Заковский, который, увидев меня сказал: «Тебя, наверное, отравили, у тебя очень паршивый вид». По этому вопросу я поделился впечатлением с Фриновским и последний поручил Николаеву провести обследование воздуха в помещении, где я занимался.

После обследования было выяснено, что в воздухе были обнаружены пары ртути, которыми я и отравился. Спрашивается, кто же пойдёт на то, чтобы в карьеристических целях, за счёт своего здоровья станет поднимать свой авторитет. Всё это ложь.

Меня обвиняют в морально-бытовом разложении. Где же факты? Я двадцать пять лет на виду в партии. В течение этих 25 лет, все меня видели, любили за скромность, за честность. Я не отрицаю, что я пьянствовал, но работал как вол. Где же моё разложение. Я принимаю и по-честному заявляю, что единственным поводом для сохранения своей жизни – это признать себя виновным в предъявленных обвинениях, раскаяться и перед партией, и просить её сохранить мне жизнь. Но партии никогда не нужна была ложь. Я снова заявляю вам, что польским шпионом я не был, и в этом не хочу признавать себя виновным, ибо это моё признание принесло бы подарок польским панам (Николай Иванович, очевидно, был лишён доступа к радио и газетам и не знал, что независимой Польши уже не существует, что она оккупирована немецкими и советскими войсками. – Б.С.), как равно и моё признание в шпионской деятельности в пользу Англии и Японии принесло бы подарок английским лордам и японским самураям (лорды и самураи просто мечтали заполучить генерального комиссара госбезопасности себе в шпионы! – Б.С.). Таких подарков этим господам я преподносить не хочу.

Когда на предварительном следствии я показал, якобы, о своей террористической деятельности, у меня сердце обливалось кровью. Я утверждаю, что я не был террористом. Кроме того, если бы я захотел произвести террористический акт над кем-нибудь из членов правительства, я для этой цели никого бы не вербовал, а, используя технику, совершил бы в любой момент это гнусное дело. Всё то, что я говорил и сам писал о терроре на предварительном следствии – «липа».

Я кончаю своё последнее слово, я прошу Военную коллегию удовлетворить следующие мои просьбы:

1. Судьба моя; жизнь мне, конечно, не сохранят, так как я и сам способствовал этому на предварительном следствии. Прошу одно: расстреляйте меня спокойно, без мучений.

2. Ни суд, ни ЦК мне не поверят о том, что я не виновен. Я прошу, если жива моя мать, обеспечить ей старость и воспитать мою дочь.

3. Прошу не репрессировать моих родственников и земляков, так как они совершенно ни в чём не виноваты.

4. Прошу суд тщательно разобраться с делом Журбенко, которого я считал и считаю честным человеком и преданным делу Ленина – Сталина.

5. Я прошу передать Сталину, что никогда в жизни политически не обманывал партию, о чём знают тысячи лиц, знающих мою честность и скромность.

Прошу передать Сталину, что всё, что случилось, является просто стечением обстоятельств, и не исключена возможность, что и враги приложили свои руки, которые я проглядел. Передайте Сталину, что умирать я буду с его именем на устах»[362].

Надо отдать Николаю Ивановичу должное: он старался облегчить участь близких ему людей в руководстве НКВД, и даже просил не расстреливать А.С. Журбенко, бывшего начальника Управления НКВД по Московской области (его расстреляли 26 февраля 1940 года и так и не реабилитировали). Похоже, Ежов уже во многом утратил представления о мире, в котором жил, и не понимал, чем больше он будет хвалить арестованных чекистов и называть их честными людьми, тем вернее поименованных в последнем слове лиц расстреляют. Кстати, из всех упомянутых Ежовом чекистов только Владимир Ефимович Цесарский – его собственный кадр, бывший помощник Николая Ивановича ещё во время работы в ЦК. В НКВД Цесарский одно время возглавлял 4-й (Секретно-политический) отдел и Управление по Московской области. Остальные чекисты – бывшие «ягодинцы», «ассимилированные» новым наркомом. И всех их ждала та же судьба, что и Ежова.