Николай Гумилев

Влюбленный принц Диэго задремал,И выронил чеканенный бокал,И голову склонил меж блюд на стол,И расстегнул малиновый камзол.И видит он прозрачную струю,И на струе стеклянную ладью,В которой плыть уже давно, давноЕму с его невестой суждено.Вскрываются пространства без конца,И, как два взора, блещут два кольца.

Но в дымке уж заметны острова,Где раздадутся тайные слова,И где венками белоснежных розИх обвенчает Иисус Христос.А между тем властитель на негоВперил свой взгляд, где злое торжество.Прикладывают наглые шутыЕму на грудь кровавые цветы,И томная невеста, чуть дрожа,Целует похотливого пажа.

Гумилевские герои — идеалисты. Они ищут любви, а получают блудную страсть, которая воплощается в присущих ей формах не «любовного», а именно «блудного» романа. Ощущение подмены, ощущение недолжности происходящего и вызывает у них «странную» реакцию в тот миг, когда кажется, «победа» ими уже одержана: любовь на блуд они инстинктивно менять не хотят, это было бы профанацией идеала. Подлинный эрос ведет не к «завоеванию», а к самоотречению и тем соединению с «другим». Это экстатическое движение «из себя» к «другому» в приведенной выше балладе символизируется образом «иных пространств», в которых соединяются брачные «кольца», «блещущие, как взоры влюбленных».

Опыт такого мистического экстаза неизбежно приводит освободившегося в любви от эгоцентрической замкнутости героя ко Христу, Который и есть средоточие и движитель любви. Любовь вне Христа невозможна, вне Христа возможна только «частичная любовь», т. е. блуд в более или менее «облагороженных» куртуазностью формах:

Она говорила: «Любимый, любимый,Ты болен мечтою, ты хочешь и ждешь,Но память о прошлом, как ратник незримый,Взнесла над тобой угрожающий нож.О чем же ты грезишь с такою любовью,

Какую ты ищещь себе Госпожу?Смотри, я прильну к твоему изголовьюИ вечные сказки тебе расскажу.Ты знаешь, что женское тело могуче,В нем радости всех неизведанных стран,Ты знаешь, что женское сердце певуче,Умеет целить от тоски и от ран.Ты знаешь, что, робко себя сберегая,Невинное тело от ласки тая,Тебя никогда не полюбит другая

Такой беспредельной любовью, как я».Она говорила, но, полный печали,Он думал о тонких руках, но иных;Они никогда никого не ласкали,И крестные язвы застыли на них.

А познание Христа, совершаемое только с Его помощью, и есть познание любви: «Бог есть любовь, и пребывающий в любви пребывает в Боге, и Бог в нем»(1 Ин. 4:16). Не случайно поэтому символика эротического движения в «новых пространствах» — в «стеклянной ладье» вместе с «невестой» по «прозрачной струе» к «венцу» Христа, — которую мы видели в балладе «На пиру», будет через восемь лет вновь воспроизведена в финале драматической поэмы «Гондла».

«Гондла» — рассказ о крещении язычников, «история духовной борьбы меча с Евангелием», причем путь к крещению трактуется Гумилевым именно как путь к узнаванию любви. До момента крещения герои «Гондлы», за исключением единственного христианина в языческой Исландии, горбатого королевича Гондлы, знали только любовную похоть в ряду других диких страстей, зовущих к чувственным удовольствиям. Знание о любви — «тайна» Гондлы и источник его конфликта с «волками», которые не могут понять королевича: