Николай Языков: биография поэта

Но если ты похвал и наслажденийИсполнился желанием земным, —Не собирай богатых приношенийНа жертвенник пред Господом твоим:

Он на тебя немилосердно взглянет,Не примет жертв лукавых; дым и громРазмечут их – и жрец отпрянет,Дрожащий страхом и стыдом!

С годами эта тема лишь нарастает. Кстати, она явно проскальзывает и в послании к Вульфу:

Довольно чувств и вдохновенийЯ прогулял, и мне пораПознать себя, вкусить добра,Небуйных, трезвых наслаждений!

Дальнейшее движение – приведет к воистину великим стихам. А пока – обозначить «путь поэтической мысли», «истинное предначертание поэзии», «философскую цель» может Языкову и Хомяков. Но ответить на главный вопрос – не зарываешь ли ты свой талант в землю, от страха ли не угодить кому-то на этом пути (пусть даже самым близким и уважаемым тобой людям), от страха ли утерять и то, что у тебя уже есть (но тут – «…у неимеющего отнимется и то, что имеет…»), от боязни ли беззаконно вторгнуться в чужую вотчину, вломиться со своим уставом в чужой монастырь, от многих ли других причин – вот на этот вопрос может ответить только Пушкин.

И чересчур яростная готовность спорить с Пушкиным – мол, «неправильно пишешь сказки», идешь по тупиковому пути, вот я-то, вслед за Жуковским, открою сказкам дорогу в будущее – лишь оборотная сторона той же медали. Надо спорить с «господином», спорить до хрипоты, вывести его из себя, чтобы добиться от него истины.

Языков-то, как поэт колоссального таланта, не может не чувствовать подсознательно, что с его сказками что-то не то, что труд и энергию, которые он в них вкладывает, лучше бы потратить как-то иначе. Но от отмахивается от этих нашептываний подсознания, он упрямо продолжает работать над тем, что – при всем блеске стиха, уж это нельзя не отметить – выходит у него умственно, головно, и сам блеск стиха становится неживым, как радужная чешуя снулой рыбы.

Лишь изредка, отрываясь от постоянной работы над сказками, он пишет несколько великолепных посланий – Ознобишину, Петру Киреевскому, Денису Давыдову… Всего-то несколько стихотворений за два года – как тут не говорить об упадке? Но не все измеряется количеством. В посланиях, где он свободен, где он не окован необходимостью «обосновывать и продвигать философию поэзию» – играют такие краски и открываются такие глубины, что и всего одно стихотворение такого уровня полностью искупило бы два почти молчаливых года.

Перечитайте еще раз послание Петру Киреевскому, вынесенное в начало главы.

Впрочем, здесь мы вступаем в такую область, в которой легко могут быть оспорены любые наблюдения, догадки и выводы. Если до сих пор удавалось идти по некоей логической ниточке, пусть иногда совсем тонкой, но все равно существующей и непрерывной, опирающейся на факты, на конкретные слова, на тот или иной смысл, в них раскрывающийся, то сейчас эта ниточка растворяется, остается полагаться лишь на ощущения – иначе говоря, воспользоваться «методом» Ивана Киреевского, который он применил и в статье о Языкове:

«Эта душа изящных созданий, – душа нежная, музыкальная, которая трепещет в звуках и дышит в красках, – неуловима для разума. … Но если вообще то, что мы называем душою искусства, не может быть доказано путем математических доводов, но должно быть прямо понято сердцем, либо просто принято на веру, – то еще менее можно требовать доказательств строго математических там, где дело идет о поэте молодом, которого произведения, хотя и носят на себе признаки поэзии оригинальной, но далеко еще не представляют ее полного развития.

Вот почему, стараясь разрешить вопрос о том, чтó составляет характер поэзии Языкова, мне особенно необходимо сочувствие моих читателей; ибо оно одно может служить оправданием для мыслей, основанных единственно на внушениях сердца и частью даже на его догадках.»

Итак, прошу сочувствия и веры – употребляю эти слова строго в том смысле, в котором их применял Иван Киреевский.