Николай Языков: биография поэта

Где ты странствуешь? Где ныне,Мой поэт и полиглот,Поверяешь длинный счёт?Чать, в какой-нибудь пустыне,На брегу бесславных вод,Где растительно живётЧеловек, где и в поминеНет возвышенных забот!Или кони резвоногиМчат тебя с твоей судьбой,В дождь осенний, в тьме ночной

По извилинам дорогиНелюдимой и лесной?Иль на отдых миговойВходишь ты под кров убогийИ гражданственность с тобой?Вот салфеткой иностраннойСтол накрыт. Блестят на нёмЯрким златом и сребромЧашки. Чай благоуханнойЛьётся светлым янтарём,И сидишь ты за столом,

Утомлённый и туманный,В забытьи глухонемом!Ночь прошла. Смотри: алеетОзарившийся восток!Ты проснулся, путь далёк!На лице тебе уж веетРанний утра холодок;Скоро скачешь ты, – и в срокНа почтовый двор поспеетМой деятельный ездок!О! когда на жизнь иную

Променяешь ты, поэт,Эту порчу юных лет,Эту сволочь деловуюПрозаических сует?Бога нашего тут нет!Брось её! Да золотуюЛиру вновь услышит свет!

Да, Языков всегда был мастером пейзажа. Можно вернуться в Главу Третью и перечитать его фантастическое «Тригорское». Можно припомнить, например, стихотворение 1825 года «Две картины» – помните, начало неосуществленной поэмы «Ала», истинный бриллиант:

Прекрасно озеро Чудское,

Когда над ним светило дня

Из синих вод, как шар огня,

Встаёт в торжественном покое…

Но в «дружеских посланиях» начиная с 1833 года проявляется иное: «предельное сближение расстояния между Творцом и тварным миром», причем на том уровне, когда испытан и преодолен искус «страстного, «панического», – …», когда «все следы языческого Ярилы элиминированы из – Языковского – понимания земли», когда «вся земля приемлет Св. Духа», когда «живущий в природе святой дух ощущается… в дыхании воздуха, ветра и благовониях земли», когда преодолено и побеждено ввергающее в язычество искушение черпать «громадную чувственную силу восприятия и внушения (от Геи-земли), при большой слабости формы, личного творческого замысла».

У Языкова возникает такая цельность природы, такое глубокое проникновение в нее как в творение Божье, каких раньше не было. И каждая деталь работает на целое – пожар Москвы в послании Денису Давыдову, «ленивки пуховые» и «умный охотничий пес» в послании Петру Киреевскому, «брега бесславных вод», «чай благоуханный» и «ранний утра холодок» в послании Ознобишину… Все сливается в новую, многомерную цельность – и именно так работают детали, как работают они в духовных народных стихах, создавая единство мира. Если в сказках Языков старается следовать «букве», то в посланиях мы не найдем ничего буквального, но они много ближе «по духу» тем источникам, из которых пьет живую воду Языков.

Во многом это можно и нужно лишь уловить душой, ощутить – вот почему я так взмолился о сочувствии и вере, и повторяю свою мольбу.

Конечно, кое-что можно выделить и доказать. Намечу лишь вкратце, потому что если не возникло у вас общее ощущение от стихов, то никакие доказательства не помогут. А если возникло – эти доказательства послужат хорошими опорами вашему ощущению, и развить их вы сможете сами.

Начиная с посланий 1833-35 годов Языков предельно сближается с Пушкиным в понимании природы – все больше совпадает с ним в понимании природы.

Если говорить о конкретном – в послании Ознобишину явные и броские переклички с «Дорожными жалобами» («Долго ль мне бродить на свете…») Пушкина, что не может быть случайностью. Можно выделить и ряд других примечательных совпадений.

Если говорить об общем: вспомним, что Федотов среди тех, кто поддался искусу чисто земного и не преодолел его в своем творчестве, явив «громадную чувственную силу восприятия и внушения (от Геи-земли), при большой слабости формы, личного творческого замысла», особо выделяет Льва Толстого и Тютчева – они и должны стоять особняком из-за их мощнейшей одаренности; попросту и без прикрас – гениальности.

Оба совершили величайший творческий подвиг, дорого за него заплатив, один – в прозе, другой – в поэзии. И оба на определенном этапе вступали в достаточно крутой спор с Пушкиным о понимании природы.