Николай Языков: биография поэта

Что это? Жест дружеского участия? Стремление поддержать тяжело болеющего друга? Знак примирения после жестких споров, какой должна быть современная сказка: я, видишь, принимаю твои взгляды, но и ты прими мои?..

Пушкин был щедр на участие, помощь и поддержку. Но в делах литературных всегда строг. (Тынянов убедительно показал, скольких трудов стоило Раичу и другим убедить Пушкина напечатать подборку стихов Тютчева в том же «Современнике» в том же 1836 году, а ведь в этой подборке были такие шедевры, как, например, «Silentium!»)

А Языкову – двери распахнуты, он идет «вне очереди», причем со сказкой, выстроенной в концепции, прямо противоположной пушкинской концепции сказки. По ходу дела Языков пеняет на себя, что сглупил, отдал послания Денису Давыдову и Петру Киреевскому в «Московский наблюдатель», который «все плоше и плоше» – Пушкин-то как раз в таком духе стихов и ждет, а Языкову предложить уже нечего, разве что: разумеется, обязательно ответит Вяземскому (с подтекстом, что уж это-то только для «Современника») – ответ затянулся до 1845 года.

Да и из письма следует, что Языков отправляет сказку не наобум – он отправляет знакомую Пушкину и ожидаемую Пушкиным вещь.

Пушкин часто самое для него важное выносил в самый конец письма, даже в посткриптумы: чтобы «последнее сказанное» вернее зафиксировалось в уме и памяти адресата. В конец письма он выносит вопрос об Алексее божием человеке – да еще с подчеркнутым «нужно». Для чего так неотложно нужно, почему и как? И как с общим текстом и смыслом письма увязывается цитата из Державина «Живи и жить давай другим»? Явный намек на что-то личное, скрытое от других, в их отношениях – почти пароль.

Словом, куда ни ткни – какая-то невнятица, недомолвки, почти прямые противоречия.

Эти противоречия разрешаются довольно просто, и невнятица развеивается, и «фигуры умолчания» исчезают, и картина выстраивается простая и стройная, если учесть всего один момент, на который никто не обращал внимания – и о котором я до сих пор помалкивал в надежде, что кто-то из внимательных читателей сам сообразит, в чем дело, и задаст вопрос: да что же автор, не видит, что ли, очевидную вещь?

Во время посиделки в Языково Пушкин уже отлично знает еще неизданного, еще только подготовленного к печати «Конька-горбунка».

Возможны два варианта развития событий.

Первый. Языков рассказывает Пушкину о замысле «Жар-Птицы», Пушкин откликается: «Так уже есть одна жар-птица, вот-вот выйдет… Впрочем, не хочешь потягаться с ней, изложив сказку по-своему?»

Второй. Когда заходит разговор – и горячие споры – о сказках, Пушкин говорит: «Вы еще не знаете новую сказку, «Конька-горбунка», она скоро будет напечатана. Там основное вертится вокруг пера жар-птицы. Так почему бы тебе… (Вам – Пушкин с Языковым на «Вы» оставались, как ни странно; при этом во время пирушек в Михайловском оба «тыкали» Алексею Вульфу, а он им) не написать свою сказку на тот же сюжет и делом доказать, что твой подход плодотворней и правильней?»

В любом случае это звучит так, по сути и по самому глубинному посылу: хочешь сказать, что я жну, где не сеял? Так, давай, посей так, чтобы собственную жатву собрать – а может, и талант зарытый найдешь, когда землю для посева перепахивать будешь.

Мы видели, что Языков не раз действовал «на спор» с Пушкиным, и когда создавал свой вариант сказания о вещем Олеге, и когда вместо «гадости» «Стансов» и «Друзьям» создает свои версии начала нового царствования, и в других случаях. Пушкин порой подначивает Языкова на творческое соревнование, а Языков – заводной, запросто «ловится на слабó»; и каждое такое соревнование приводит ко взаимному обогащению.

Тут, правда, возникает скользкий и тонкий момент: Пушкин всегда «провоцировал» Языкова собственными произведениями, и в кои-то веки предлагает Языкову тягаться не с ним самим, а с еще никому не известным Ершовым.

Не означает ли это, что Пушкин и впрямь, как все громче звучит сейчас мнение, был подлинным автором «Конька-горбунка», а Ершов – лишь маска, прикрытие?

Вопрос не к нам и не по адресу. Чтобы избежать любых дискуссий, не связанных с темой этой книги – Языковым, скажем так: Пушкин определенно написал первые четыре строки «Конька-горбунка» и отредактировал всю поэму, так что на память помнит достаточно, чтобы прочесть Языкову несколько отрывков и сказать: «Вот вещь, которая и твоим поискам жанра отвечает, и моим. Сможешь ли ответить на эту Жар-птицу своей Жар-птицей?»

И тогда – повторим – все дальнейшие странности, умолчания либо небольшие перетасовки фактов Алексанра Михайловича, странные отсылки в переписке Пушкина и Языкова и т. д. (et cetera, как сказали бы в ту эпоху) – все приобретает простое и ясное объяснение.