Николай Языков: биография поэта

Наверно, можно было бы сказать, что в этой ситуации Языков и Воейков находят друг друга. Но, мне кажется, точнее было бы определить несколько иначе. Да, конечно, Языков обрел издателя – одного из виднейших – готового всячески его «раскручивать», нынешним языком говоря. Языкову, конечно, лестно и приятно – а кому не будет приятно в девятнадцать лет, если его провозгласят первым поэтом России? Но Воейков обретает человека, которого он может выставлять как противовес Пушкину:

вот, мол, мощнейший талант, который при этом «наш», «державинец», и уж он-то будет писать не «Руслана и Людмилу», где под достаточно небрежно надетой маской русской старины вовсю разгулялось французское поверхностное легкомыслие, этот талант создаст истинно русские значительные произведения, и Пушкину нос утрет! Так начинается игра, в которой сам Воейков достаточно прикрыт, он и реверансы в сторону Пушкина не забывает время от времени делать, как арзамасец арзамасцу, а все шишки так или иначе должны посыпаться на Языкова: мол, издатель обязан только все истинные таланты поддерживать и опекать, а если кто-то из этих талантов оказывается во главе противоборствующего пушкинскому направлению лагеря; если кто-то, по силе или не по силам, а из зависти и самомнения, готов стать знаменосцем против Пушкина – с него и спрос, его и бейте, мы-то тут при чем? Война «архаистов» и «новаторов» еще только разгорается, высшего накала она достигнет через два-три года, но уже сейчас в этой войне все средства становятся хороши.

Да еще одно дружелюбное расшаркивание (на современном сленге «отмазка» перед Пушкиным – что еще лучше выражает суть) у Воейкова наготове, что и в его статье о «Руслане и Людмиле» проскальзывает: он-то пеняет Пушкину именно как арзамасец арзамасцу, защищая честь одного из главных арзамасцев Жуковского, на «Двенадцать спящих дев» которого Пушкин дал в «Руслане и Людмиле» такую бесшабашную эротическую пародию… И неважно, что сам Жуковский этой пародией нисколько не оскорблен, даже повеселился, и подарил Пушкину свой портрет со знаменитой надписью: Воейков, как родственник тем более, обязан…

Ах да, еще же ни слова не было сказано о родстве Воейкова с Жуковским и об их внешне милых, а на самом деле достаточно сложных взаимоотношениях. Жена Воейкова Александра Андреевна – дочь Екатерины Афанасьевны Протасовой, урожденной Буниной, сестры Жуковского по отцу (Жуковский, незаконнорожденный, в любом случае не имел бы права носить фамилию отца, поэтому вовремя был записан как законный сын денщика Бунина Жуковского, Жуковский с семейством сразу получили вольную, а Василий Андреевич (по-настоящему Афанасьевич) Жуковский с рождения воспитывался Буниным как родной и любимый сын). Свою сестру и ее дочерей, своих племянниц, Жуковский нежно любил и всячески опекал. Именно с подачи Жуковского Саша Протасова выходит в 1814 году замуж за Воейкова. Чтобы обеспечить новобрачную приданым, Жуковский продал свою деревню, а на свадьбу подарил ей посвященную ей балладу «Светлана», одно из лучших своих творений – баллада сделалась столь знаменитой, что Александра Воейкова-Протасова так и вошла в историю как «Светлана русской поэзии».

Более того, чтобы обеспечить молодых, Жуковский выхлопотал Воейкову место профессора в Дерптском университете – и престижное место, и денежное, одно из самых уважаемых в научном и культурном мире мест по тем временам.

И тут можно было бы употребить великую присказку, что «Жуковский хотел как лучше, а получилось как всегда». Видимо, прекраснодушный Жуковский недостаточно знал своего друга Воейкова. Да, выпивает поболее других, но разве это так уж страшно, кто ж на Руси не пьет? Оказалось, на пике возлияний Воейков превращается в грубое животное, в домашнего тирана. Он быстро испортил отношения с тещей (прямо говорил Екатерине Афанасьевне, что он ее «ненавидит»), доставалось и Александре Андреевне. Через несколько лет Воейков оказывается вынужден покинуть Дерпт (смутная история: судя по всему, его мягко, но настойчиво попросили покинуть профессуру из-за его хамства и пьянства), возвращается в Петербург, Екатерина Афанасьевна со старшей дочерью Марией Андреевной остаются в Дерпте, к ним часто сбегает Александра Андреевна Воейкова, чтобы отдохнуть от мужа.

На этом фоне происходит следующая история. Жуковский влюбляется в свою выросшую племянницу, Марию Андреевну, делает ей предложение. Да, по православному канону дядя на племяннице жениться не имеет права, но для Жуковского, любимого и обласканного двором «Певца во стане русских воинов», весь двор, включая императора (который, напомним, и глава Синода), готов пойти на любые поблажки – тем более, что формально Василий Андреевич и Мария Андреевна никакими родственниками и не являются, так что Синод может дать разрешение на брак, не особенно травмируя собственную совесть.