Жуковский очень прост в обхождении, в разговоре и в одежде, так что, кланяясь с ним, говоря с ним, смотря на него, никак не можно предположить то, что мы читаем в его произведениях. Заметь: он советовал мне (то же, что и ты – каково?) не верить похвалам, доколе мое образование не докажет мне, что оне справедливы. Ах, любезный! далеко кулику до Петрова дня! Однако ж, как ты мог заметить из, так сказать, запора моей Музы, я кажется, по крайней мере до сих пор, не полагался на восклицания Воейкова, ибо, в противном случае, Муза моя сделалась бы гораздо плодороднее, а теперь ничего не производит, даже не мучится родами. Жуковский советовал мне никогда не описывать того, чего не чувствую или не чувствовал: он почитает это главнейшим недостатком новейших наших поэтов; итак, я хорошо делал, что не следовал твоему предложению стихотворствовать о любви. Впрочем, может быть, скоро буду писать стихи, вдохновенные этой поэзией жизни, но уверяю тебя, что тогда не изменю предыдущему замечанию Жуковского. Он завтра или послезавтра едет в Петербург; Воейкова остается здесь месяца на два или на три – вот мне содержание для писем, и хвала за то Провидению, ибо это не будет общим местом».
Из письма обоим братьям 11 марта того же года:
«Скоро получишь ты мои литературные замечания о Воейковой. Теперь еще здесь Жуковский и я, находившись у нея в присутствии Жуковского, не имел времени (потому что рыбак рыбака и пр.) вникнуть в этот, столько даже и для тебя, ей незнакомого, занимательный предмет. По части наружной (внутри я еще не бывал – подожди), точно можно назвать, как ты, копиею с Венеры, хотя вопросная особа имеет много преимуществ перед всякою вообще копиею, потому что последняя в собственном смысле не может иметь столь сильного действия на всю пятерню чувств человеческих, а тут – чего хочешь, того просишь и чего просишь, того хочешь».
Из письма обоим братьям 21 марта того же года: