Николай Языков: биография поэта

Смотрите: он летит над бедною вселенной.Во прах, невинные, во прах!Смотрите, вон кинжал в руке окровавленнойИ пламень тартара в очах!Увы! сия рука не знает состраданья,Не знает промаха удар!

Кто он, сей враг людей, сей ангел злодеянья,Посол неправых неба кар?Всего прекрасного безжалостный губитель,Любимый сын владыки тьмы,Всемощный, вековой – и наш мироправитель!Он – рок; его добыча – мы.Злодейству он дает торжественные силы

И гений творческий для бед,И медленно его по крови до могилыПроводит в лаврах через свет.

* * *

Но ты, минутное творца изображенье,Невинность, век твой не цветет:

Полюбишь ты добро, и рок в остервененьеС земли небесное сорвет,Иль бросит бледную в бунтующее море,Закроет небо с края в край,На парусе твоем напишет: горе! горе!И ты при молниях читай!

(Кроме прочего, «странное сближение» на себя внимание обращает: Языков жалуется в письме к братьям на творческое бесплодие, на «затык», нынешним языком говоря, на то, что его Муза «ничего не производит, даже не мучится родами»,

и преодоление очередного творческого кризиса, периода немоты, – а их немало будет в жизни Языкова, – происходит через стихотворение в память женщины, умершей от родов… Что-то в этом есть, какой-то механизм включился, нам пока непонятный. Да, кстати: Языков был прав, намекая братьям, что это стихотворение вряд ли проскочит цензуру: стихи не пропустила в печать церковная цензура, усмотрев в них «ропот на Промысел Божий», и даже Александр Тургенев, в силу положения имевший на эту цензуру сильное влияние, ничем не смог помочь. Но главное: благодаря этим стихам у Языкова и голос вновь прорывается, и Жуковский с Воейковой еще теснее сходятся с Языковым, благодарные ему за этот отклик.)

Из письма брату Петру 10 апреля того же года:

«Перед Пасхою у студентов здешнего университета ежегодно бывает самое воинственное время: то и дело рубятся; каждый день можно говорить вправду: вчера была дуэль, сегодня есть и завтра будет. Редкость, кто из них не носит на лице доказательств рыцарской чести: ибо, по замечанию опытных людей, почти всегда удары приходят в картинки: это, кажется, доказывает или небольшое искусство ратоборное, или чрезвычайно смелую голову. Вот какой дух, какой ангел здесь свирепствует. Вчера я был у Жуковского; он необычайно печален вследствие смерти г-жи Мойер, проживет здесь еще с месяц: итак, иногда я надеюсь проводить это время довольно приятно; он со мной обходится очень дружественно, и я даже не знаю, чем заслужил такую его благосклонность.»

Далее упоминания о Воейковой будут рассыпаны в письмах всех последующих лет – причем в самом разнообразном тоне. То в чисто информативном («Воейкова остается здесь на все лето.»), то в восторженном и даже более («Кстати или не кстати – о Воейковой: это такая женщина, какой я до Дерпта не видывал; прекрасно образована, а лице – какого должно искать с фонарем между потомками ребра адамова.»), то не без ревнивой язвительности («Она чрезвычайно любит Баратынского и Льва Пушкина; это мне непонятно и не нравится: я их обоих знаю лично. Правда, что Воейкова не монархическая, но я не хочу также верить, что она res-publica: вот тебе латинский каламбур») и даже некоторого отторжения («…в этот раз она не очень сильно на меня подействовала; прежде я как-то более принадлежал или хотел принадлежать ей, ныне все шло без особенностей; она не произвела ни одного стиха, ни одной любовной мысли моей Музе.»), то опять – восхищение и печаль.