Николай Языков: биография поэта

Об этом он сам глубже некуда скажет в стихотворении на смерть Воейковой. Оно относится к числу тех немногих стихотворений, которые Языков, при своей плодовитости и быстроте письма, писал и обрабатывал очень долго, лишь через три года после ее смерти решился выдать окончательный вариант.

Ее уж нет, но рай воспоминанийСвященных мне оставила она…

* * *

…Ее уж нет! Все было в ней прекрасно!И тайна в ней великая жила,Что юношу стремило самовластноНа видный путь и чистые дела;Он чувствовал: возвышенные блага

Есть на земле! Есть целый мир трудаИ в нем – надежд и помыслов отвага,И бытие привольное всегда!Блажен, кого любовь ее ласкала,

Кто пел ее под небом лучших лет…Она всего поэта понимала, —И горд, и тих, и трепетен, поэтЕй приносил свое боготворенье;И радостно во имя божества

Сбирались в хор созвучные слова,Как фимиам, горело, вдохновенье!

Что тут еще добавить? Если «любой документ врет», то поэзия не врет, вне истины она перестает быть поэзией. Об этом не раз говорили люди, знающие, о чем говорят. Вон, далеко, на другом континенте, в другое (хотя достаточно близкое) время Уолт Уитмен писал, что настоящий поэт не может ничего скрыть от своих читателей; если он, например, цинично относится к женщинам, это сразу вылезет. Скрыть может ремесленник, виршеплет, вполне основательно овладевший техникой стиха и пользующийся заемными мыслями и чувствами, чтобы создавать гладенькие произведения, внешне блестящие и пустые внутри. В веках же остается то, где поэт, пусть против своей воли, пусть внутренне сопротивляясь призыву обнажится перед читателем, вынесет на суд читателя всего себя, со всеми своими достоинствами и недостатками.

Примирение со всем «земным», со всем приниженно человеческим, что было в Воейковой («Блажен, кого любовь ее ласкала…» – вполне можно понимать и как неявное обращение к Александру Тургеневу, с которым Языков не прерывает общения до конца жизни), примирение ради того, чтобы оставить память о том «небесном», что было в ней.

Блок вспомнился, когда говорили о характере Воейковой, о некоторых «земных», даже заземлено плотских, сторонах ее личности. И вспомнился тем более не зря, что не только строка Блока точным эхом откликнулась – весь строй его поэзии, вся атмосфера «серебряного века» настолько гармонично и естественно соответствуют и типу личности Воейковой, и даже типу ее красоты, что поневоле закрадывается в голову: не поспешила ли она родиться? Именно такие женщины блистали – и сгорали – перед теми «пять «Б» русской поэзии [, которые] были для меня как пять чувств»… А тут еще и Культ Прекрасной Дамы, в который так вписывается Воейкова – и которому так сопротивлялся Языков, чтобы не сделаться «трубой дур», и многое, идеально сидящее так, что иголочки не просунешь. «Роза и крест» Блока, где старый рыцарь умирает на посту охраняя покой любовников (ох, как бы это Воейковой понравилось!)… «Поэма без героя» Ахматовой – с ее роковой Коломбиной, роковая Кармен того же Блока, рядом с Женой, Облеченной в Солнце, Рената – и «Конец Ренаты»… Родись Воейкова почти на век позже – не в одном Языкове она сумела раскрыть бы творческий потенциал (все-таки, и Козлов, и Баратынский, и Федор Глинка, и другие в этом смысле ничем Воейковой не обязаны – это она обязана им рядом прекрасных стихотворений), она могла бы стать путеводной звездой поколения, и тогда мы не удивлялись бы разрыву между «земным» и «небесным» в ее облике…