Николай Языков: биография поэта

Конечно, возможны и другие мнения. Редактор «Языковского архива» профессор Е.В. Петухов пишет – в 1913 году! – что ему категорически неприятно приводить некоторые письма Языкова о Воейковой, но ради исторической точности он должен их печатать. «…С 1825 года его отношения к Воейковой резко меняются: наступает разочарование в ней и даже целый ряд холодных и циничных отзывов [приводятся ссылки на письма] ничем ею, по всей видимости, не заслуженных, не делающих чести Языкову и объясняемых только его молодостью и неосновательными ожиданиями…»

Дальше – еще круче. Впрочем, профессор Петухов и не скрывает, что относится к Языкову как к одному из второстепенных поэтов пушкинского поколения и занимается «Языковским архивом» лишь для полноты картины эпохи. Удивительно другое. Вовсю бушует «Серебряный век», Ахматова даст потом его описание в первой части «Поэмы без героя», когда воспроизводится новогодняя ночь с 1913 на 1914 год, именно в это время выходит первая часть «Языковского архива», вторая – самая важная – так и не выйдет из-за грянувшей войны, всюду запах пороха, всюду тройственные и более союзы, и – если вспомнить одну из любимых Языковым прозаических вещей Пушкина, «Арапа Петра Великого», «государство распадалось под игривые напевы сатирических водевилей», самого Языкова начинают поднимать на щит самые разные литературные и политические «партии», а тут – профессорское мнение, настолько отделенное от эпохи, что диву даешься…

Кто знает, замедли война хоть на полгода и выйди второй том «Языковского архива» – как бы те же люди, застывшие во временах, когда получали свое образование, временах, невероятно описанных Блоком в «Возмездии», разобрались с архивными материалами 1830-40ых годов, как бы оценили величину Языкова и его место даже не в русской поэзии – в создании нынешнего русского языка, в сотворчестве вместе с Пушкиным, Лермонтовым и Гоголем…

Впрочем, если бы да кабы… Поневоле задумаешься и о том, что великий представитель одного из следующих поколений семьи Буниных, Иван Алексеевич (не будем забывать, что и Жуковский, и Воейкова, и Протасова – Бунины по происхождению), терпеть не мог все эти игры Серебряного века, все эти многочисленные тройственные союзы, все это потакание эротике садомазохисткого типа (так он это воспринимал), и, встреться он со своей вполне близкой родственницей в Башне Вячеслава Иванова, или в салоне Мережковского-Гиппиус-Философова или в одном из подобных мест – родственница скорее всего вызвала бы его резкое отторжение и заслужила бы максимум язвительную эпиграмму (вроде той эпиграммы на Ахматову, которую и приводить не хочется). Хотя, кто знает…

Во всяком случае, когда начинаешь воспринимать Воейкову как преждевременную представительницу Серебряного века, ясным становится еще одно: может, Языков и запутался в чувствах к ней, но все его поведение – это поведение абсолютно здорового человека, волею судеб втянутого в не совсем здоровую ситуацию. Румяный волжский крепыш – он и реагирует как следует румяному волжскому крепышу, все его обиды и переживания настолько внятны, что вновь и вновь свидетельствуют о крепком душевном и физическом здоровье. И даже то, что он в водовороте чувств взял да и сыграл в «Ваньку Морозова с циркачкой», и на этом неожиданно свою жизнь и здоровье пустил под откос (если действительно болезнь пошла от Аделаиды), так кто ж мог предвидеть такое коварство судьбы – а реакция-то, сама по себе, такая, которая испокон веку бывала и бывает у миллионов молодых людей, которыми женщины стервозного типа чересчур заигрались.

От всех миллионов Языкова отличает то, что эти игры, в которые он оказался ввергнут, привели к первому периоду расцвета его поэзии. И остались послания и элегии, остались стихи на смерть Воейковой, где всё сказано и выражено – чего же еще?

Таковы любовные перипетии дерптской жизни Языкова. А рядом – другая сторона его жизни, друзья, прежде всего русские, такие друзья, которые останутся с ним до конца жизни, его или своей – многие, в том числе Шепелев, уйдут безвременно рано, даже Языкова опередив.