Николай Языков: биография поэта

Несколько можно назвать причин, по которым Языкова застопорило. Основная, на мой взгляд, сводится к тому, что, опираясь на Карамзина как на фактическую основу, основой поэтической Языков выбирает направление и установки архаистов. Здесь прежде всего надо говорить о Рылееве с его «Думами», но и влияние Катенина сколько-то сказывается, и влияние тех драматургов – властителей тогдашней сцены – которые, создавая трагедии из древнерусской истории, заставляли героев объясняться выспренними – полнозвучными – александрийскими стихами с парной рифмовкой; то есть, разумеется, Языков, поклонник вольных ямбов, к александрийскому стиху не обращается, он уважает и ценит его на сцене, но что хорошо для подмостков, когда надо воздух и зрителей сотрясти хорошо поставленными голосами актеров, то никуда не годится для лирики и эпоса, Языков заимствует театральные (для театра его времени принятые и сподручные) принципы построения характеров и развязки коллизий. Чтобы в этом убедиться, достаточно прочитать составленный Языковым план большой поэмы о Баяне; от этого замысла осуществленной и законченной осталась лишь «Песнь Баяна», да иначе и быть не могло: слишком оперная схема выстраивалась, и Языков в какой-то момент не мог не почувствовать ее трескучесть.

Что до влияния Рылеева… Об этом, намного подробнее, в следующей главе. Пока же выделим главное: Рылеева история интересует не сама по себе, а как способ призвать читателя к действию, рассказ об исторических событиях становится одним из методов пропаганды. Естественно, историчностью в подлинном смысле тут и не пахнет – да это Рылееву и не нужно.

Кроме того, Рылеев всячески дистанцируется от христианской составляющей истории России. Принятие христианства видится ему чуть ли не недоразумением, намного больше и доблести, и великодушия, и истинно национального развития, «когда люди сражались за свободу и отличались собственным характером», видится ему в Руси дохристианской, и даже в «Думах», посвященных русским святым, он подчеркивает именно светскую составляющую их деятельности, исподволь, но настойчиво проводя мысль, что и без принятия христианства и посвящения своих духовных подвигов Христу они бы остались столь же великими – а может быть, и более великими, потому что, не окованные и не стреноженные новой верой, которая отличалась лишь тем, что насаждала на Руси наглую и бессовестную поповщину, они бы еще шире могли развернуться. Недаром несколько «Дум» были запрещены к публикации именно церковной цензурой.

Еще немного – и мы постараемся копнуть поглубже, до самых корней этого мировоззрения, и понять, почему это мировоззрение овладело в то время довольно значительной частью русского общества. А пока согласимся с самым простым: борясь с той казенной частью «поповщины», которая и впрямь доброго отношения не заслуживала, хапала что могла и была верной опорой самовластия (надеюсь, ясно, что надо отличать от самодержавия?), способствуя угнетению и ограблению народа, Рылеев вместе с водой выплескивает и ребенка, отвергая все, что в его схему не укладывается, от самого Христа до таких великих своих современников как митрополит Филарет (Дроздов) и Серафим Саровский. (К которым, припомним, Пушкин относился с трепетным восхищением. Про его переписку с митрополитом Филаретом всем известно. Много споров и дискуссий вокруг того, была ли личная встреча Пушкина и Серафима Саровского. Да, была. Вот что удивительно: самые разные доводы приводились в пользу того, что эта встреча состоялась, но среди косвенных доказательств почему-то ни разу не прозвучало прямое, веское и очевидное. Придется как-нибудь об этом рассказать – не сейчас, естественно. А для тех, кто хочет найти это доказательство, почти лежащее на поверхности, сам, совет: просто перечтите повнимательнее подробную хронику первой Болдинской осени; есть и подробная, почти ежедневная, «Летопись жизни Пушкина», где тоже можно поглядеть.)