Николай Языков: биография поэта

Как бы то ни было, усилия Языкова придерживаться установок Рылеева на то, каким должно быть поэтическое осмысление русской истории, в какой-то момент неизбежно должны были дать по тормозам всем стремлениям Языкова написать что-либо в этом ключе. Да, он охотно подыгрывает Рылееву, на стихе разделяет его убеждения, приветливо откликаясь на все его «оттяжки» (как сказали бы мы сейчас) насчет глупостей и гнусностей «во имя Христа», насчет «попов» и насчет «царей», смотрящих сентябрем. Но для него христианство – не пустой звук хотя бы постольку, поскольку национальная форма христианства, православие, позволяет подчеркивать особость и уникальность России и русского духа, противопоставлять подлинные для Языкова ценности фальшивым ценностям протестантской «немчуры», у которой и Пасха-то не Пасха, без говения, исповеди и причастия, без красных яичек и троекратных поцелуев. (И, в конце-то концов, как на Страстной неделе не «должно было ходить в церковь, где говела Воейкова, а ты знаешь, какова служба в это время…» – брату Александру, 1 апреля 1825 года.) «Христос воскрес, любезнейшие!.. …Желаю вам весело встретить наступающие праздники всего христианского мира; здесь они не так ощутительны, как в нашей матушке истинной России» – поздравляя братьев с Пасхой 1823 года. Брату Александру 28 февраля 1826 года: «У нас, как и во всей Руси православной, теперь масленица; как бы то ни было, мы и здесь ее празднуем. Скучно, любезнейший, видеть, как немцы пренебрегают русскими праздниками; если б я был императором Российским, я бы заставил их и пить русский квас, и есть русские блины, и ходить в русскую церковь, и говорить по-русски, да обрусеют и да принадлежат вовсе к огромному государственному телу России. Не правда ли, что это предложение политическое и – шутки в сторону – его исполнение было бы полезно царству православному».

Вот она – «империя», в такой крайней ее ипостаси, какой у Пушкина не было. А рядом – «свобода», и Рылеев как символ этой свободы, тоже крайность. И такое существование в крайностях (не шатание из крайности в крайность, а именно существование в двух одновременно крайностях, и каждая из них сердце по-своему греет) будет все настоятельнее и настоятельнее требовать гармонического разрешения, примирения непримиримого.

Да, Языков хочет остаться верен Рылееву… И при этом у него почти сразу возникает ощущение, что его разрывает пополам. В большом письме братьям 29 августа 1823 года – у обоих сразу спрашивает совета – он, много теплых слов говоря о Перевощикове, который относится к нему совсем иначе, чем к другим студентам и возится с ним непрестанно, рассказывая о его эрудиции, о высоком качестве лекций, о том, что у него очень хороший русский язык, продолжает растеряно, что «по совету Перевощикова, тут [в задуманном Языковым эпохальном полотне на темы русской истории] должны быть изображены характеры просто, с историческою, с математическою точностию, а это выдет в стихах (хотя бы возможно и лучших) краткая Русская история. Я понимаю намерения этого совета: почтенному профессору хочется принудить меня восхититься принятием христианской веры Владимиром, между тем как этот предмет теперь еще велик для моего воображения и слишком широк для времени. Есть слух, что ему не слишком нравятся мои, в его смысле, либеральныя мысли во время Татарского ига и оттого-то, верно, предпринимает обратить меня на дорогу прославления Христовой и монархической крови. Спросите Дельвига, как он думает об этом предложении: не слишком ли оно прозаическо и критическо?»