Никта

Из прострации её вывело множащееся жужжание приводов. Взглянув на Белотравное поле, Кэсси увидела, как с улиц, примыкающих к полю, один за другим появляются металлические пауки. Не один, не два и даже не десять — казалось, все арнольды Колонии спешили сюда, и их становилось всё больше. Новые теснили к скалам тех, кто появился раньше, и через какое-то время всё Белотравное поле превратилось в серебристое беспокойно жужжащее море. Даже то, что осталось от головы Герцогини, было безжалостно затоптано ими в этой давке. А тем временем в небе уже рос рой зелёных светлячков: фиджи тоже решили присоединиться к своим наземным собратьям.

— Что происходит? — прошепелявила Кэсси. Слова вылетели из изувеченного рта брызгами крови. При звуке её голоса по рядам арнольдов прошло волнение: тысячи автоматонов замахали копьями, завертелись на местах. При взгляде сверху казалось, что они танцуют некий диковинный танец.

«Буги-вуги», — вспомнилось Кэсси. Танец, о котором ей рассказывал Леон. Он прочитал про него в одной из своих книжек.

Небо потемнело от тучи автоматонов-стрекоз, которые нависли над полем, загораживая солнечный свет. Фиджи расположились многоярусным полукругом перед пещерой, где сидела Кэсси; под их прожекторами всё Белотравное поле окрасилось в призрачные замогильные цвета.

Кэсси ткнула пальцем в одного из ближайших к ней фиджи, у которого из корпуса свисал трос с клешней, и приказала:

— Сюда.

Автоматон послушно оторвался от общей толпы и подлетел к девушке. Кэсси поймала трос и поднесла его к своему плечу, и клешня понимающе сомкнулась на её ключице. Несмотря на устрашающий железный блеск, манипулятор обхватил плечо очень мягко и бережно; Кэсси даже ничего не почувствовала. Тем временем к ней подлетел ещё один фиджи с тросом — не понадобилось даже звать его отдельно. Кэсси оставалось только поднести трос к другому плечу. Теперь стоит дать одну команду, и фиджи спустят её на землю со всеми удобствами.

Но Кэсси медлила.

Она посмотрела на армию автоматонов, которая всё пополнялась и пополнялась и перестала умещаться в поле; на опаленные небоскребы и башни, над которыми сверкали молнии; на едва различимое в наступившем сумраке пятно у подножия скалы, которое совсем недавно было её возлюбленным; и, наконец, на руку Герцогини, которая была всё ещё устремлена в её сторону.

Она всё поняла.

Улыбнувшись простирающемуся перед ней городу разорванными губами, Кэсси взмахнула рукой в повелительном жесте и крикнула:

— Вперёд!

И легион двинулся вперёд.

2016 г.

Москва

Я рос в запорошенном снегом безымянном северном поселении, где солнце было скорее случайным гостем, чем дневным светилом. Город окружала кочковатая равнина, летом дающая недолгую жизнь чахлым росткам, а зимой превращающаяся в заледенелую пустошь. Через неё текла широкая река с холодной ленивой водой, имевшая обыкновение промерзать чуть ли не до дна. Тем не менее, она была нашей кормилицей, и жители городка почтительно именовали реку «Матушкой» — она просто кишела рыбой, и в краю, почти лишённом зверья и растительности, ловля рыбы была промыслом, позволявшим людям выживать. Рыба была основным питанием нашей семьи: варёная, жареная, солёная, тушёная, вяленая, замороженная, и даже прокисшая — напоминающая вонючий студень, пролежавшая неделю в неглубокой летней землянке. Отец занимался добычей рыбы во все сезоны и сам весь пропах ею: скинь он все одежды и мойся целый час горячей водой, от него всё равно за версту разило бы влагой, солью и илом. Лишь в «пьяную неделю» в середине зимы, когда о солнечном свете нам напоминали лишь осторожные сумерки на востоке, а город окутывал обжигающий кожу ледяной туман, рыболовство прекращалось вместе со всей видимой жизнью в городке. Эти дни неспроста назвали «пьяными» — единственным занятием почти всех жителей в них являлось беспробудное общение с бутылкой. После пьяных дней все свалки утопали в пустых бутылках, и мы, малолетние детишки, развлекались тем, что били их, чтобы услышать звон стекла.

Отец утонул, провалившись под осенний лёд, когда мне было двенадцать. Через год во сне отошла бабушка, и я остался вместе с матерью и младшим братишкой, который к тому времени едва научился говорить. Так и вышло, что я поневоле стал главным в семье.