Никта

Я с головой окунулся в беспросветные рыбацкие будни, чтобы не дать нам умереть с голоду — хорошо, что отец успел научить меня азам ремесла. В первые недели я часто возвращался с пустыми руками, но затем мне начала улыбаться удача, и я набирал уверенность в себе. Я чинил старые снасти, учился торговаться, меняя у приезжих купцов рыбу на нужные вещи. А ещё приходилось противостоять тем, кто хотел отнять у меня улов — а таких было много. Люди, разочарованные тем, что река оставила их ни с чем, обращали взгляд на одинокого мальца, за которого некому было вступиться; я казался им готовой жертвой. Мне не раз в жестоких потасовках ломали нос, рёбра, ещё чаще я возвращался домой с синяками — но ни разу я не отдавал рыбу без боя, даже если против меня была пьяная толпа. Каждый раз сердце замирало от страха и волнения, но выказать слабость один раз значило проиграть всё своё будущее. Если обидчики узнают, что я сломлен, то я навсегда стану их любимой целью. Я видел, что происходит с теми, кто сдался — они приходили на реку рано утром или поздно вечером, когда там было мало людей. Ходили быстро, сутулясь и затравленно оглядываясь. Даже так не было случая, когда при них оставалась хотя бы четверть улова: если рыбу не отбирали на месте, то потом приходили к ним домой…

Так что я не мог избежать стычек. Всегда поднимался, когда меня валили с ног — размазывал по лицу кровь из носа, сжимал кулаки, на которых появились мозоли от частых драк, и опять бросался вперёд. Постепенно от меня отстали, поняв, что лёгкой победы можно не ждать. А через год-два я подрос, возмужал, набрался опыта и мог теперь без особых усилий одолеть хоть троих дылд, зарящихся на чужое добро.

Время шло. Солнце поднималось и опускалось, рыба приплывала на нерест и уплывала, гора стеклянных осколков на свалках росла — но ничего сверх того в городке не менялось. Я не видел, чтобы у нас возводился хотя бы один новый дом. Никто не приезжал к нам жить из других мест, никто не уезжал в поисках лучшей жизни. Население местечка постепенно сокращалось, но не было видно, чтобы это кого-то волновало и кто-нибудь задумывался о будущем. Пропахшие рыбой люди заботились о том, чтобы пережить очередную зиму, чтобы в доме было тепло и было чем набить брюхо и затуманить ум — а всё остальное их внимание обходило стороной.

Мне исполнилось девятнадцать лет, и теперь по хозяйству маме подмогу составлял младший брат. Сама мать сильно постарела и уже не могла заниматься домом в одиночку. Седина, раньше вплетавшаяся в её волосы украдкой, теперь царила в них вовсю, на лице пролегли глубокие жёсткие морщины. После одной особенно цепкой простуды она стала постоянно кашлять, хватаясь за впалую грудь. Я находил кровавые мазки в её плевках в лохань и знал, что это значит. «Холодный кашель» подкашивал многих на студёных равнинах, но я не хотел верить, что и мою мать он медленно съедает изнутри. Когда иными вечерами сон не спешил приходить, мне становилось особенно сложно отогнать тяжкие мысли. Тогда я осторожно вставал и притаскивал из угла ближе к печи сундук покойной бабушки. Внутри под аккуратно сложенными платьями из ситца (большинство из них бабушка носила всего пару раз в большие праздники) лежала жестяная шкатулка. Бабушка говорила, что она ей досталась от её собственной бабушки — стало быть, от женщины, приходящейся мне прапрабабушкой. В шкатулке были карточки с изображениями незнакомого мне места, которое с годами всё чаще занимало мои мысли.

Москва. Так назывался город, запечатленный на цветных рисунках. Прапрабабушка, по словам бабушки, была в молодости заядлой путешественницей и собирала такие карточки со всех мест, где она побывала. Их у неё было великое множество, но она раздарила, продала и потеряла при многочисленных переездах в Дни Грома почти всё, что имела. К тому времени, когда родилась бабушка, у неё остались лишь эти карточки, изображающие город со странным названием Москва. Несмотря на время, они оставались красочными и не бледнели, как другие цветные картинки из прошлых времён, которыми сверстники иногда хвастались.

В первый черёд меня поразило ясное голубое небо над Москвой. Небо и у нас можно было иногда увидеть, когда развеивалась скучная марля облаков, но оно никогда не принимало такой пронзительный оттенок, как на этих рисунках. А здания!.. Я и не думал, что можно построить такие высокие и красивые дома. Всё, что я видел в родном городе — деревянные бревенчатые хижины и среди них редкие каменные коробки на три этажа, имеющие стылый серый цвет. Открыв рот от удивления, я смотрел на купола, возносящиеся к синеве, высокие шпили и зубчатые стены, мощёные камнем улицы, вдоль которых гуляли люди в цветастой одежде. В сравнении с тем, что меня окружало, это казалось невероятным, выдуманным, сказочным — но бабушка утверждала, что прапрабабушка всё видела собственными глазами, смотрела на эти башни, ходила по тем улицам.