Никта

Непоправимое пришло совсем уж обыденно — просто вошло в дверь одним весенним днём, беспокойно накручивая на пальцы прядь длинных белокурых волос и кутаясь в бушлат, явно одолженный у кого-то другого (несмотря на весну, заморозки ещё не отпустили город). Как я узнал позже, бушлат принадлежал дяде непоправимого, который состоял в артели грузчиком. А пришло непоправимое жаловаться на сварливого кладовщика Нафанаила, который отказался выдавать причитающиеся грузчику караси его племяннице.

Я спросил у непоправимого имя. «Алёна», — ответила девушка. Я прошёлся с ней до склада, где наказал Нафанаилу выдать Алёне дядину рыбу. Потом сопроводил девушку до дома, а когда мы дошли до калитки, выкрашенной в синий цвет, долго не отпускал её и увлечённо толкал какую-то чушь о способах приготовления вкусной строганины, чтобы только видеть её румяное от холода лицо лишнюю минуту.

Через полгода мы с Алёной поженились. Ещё через год у нас родился первенец — девочка с большими тёмными глазами. Мы нарекли её Лилией в память о моей матери. У меня появилась ещё одна отрада в сумрачные «пьяные дни», а брат съехал в собственный дом, который мы построили вместе.

Торговля в городе шла вширь. Купцы, которые приезжали на север за рыбой, стекались к нам, и к нам же потянулись из других поселений те, кто хотел предложить им что-то помимо даров реки: целебные растения — детища короткого лета; полыши — лучистые камни, пролегающие глубоко под землёй и будто опалённые пламенем, ценимые на юге незнамо за что; шкуры немногочисленных зверей пустоши, ценные тем, что одежда из них согревала человека в лютый мороз и обеспечивала прохладу в жару… Множились чайные дома, постоялые дворы и, пожалуй, главный признак расцвета — дома блуда. Наш городок стал известен всему северу как Жабры: так его нарёк некий пройдоха с колким языком. Особенно оживилась торговля после того, как недалеко за рекой была обнаружена целая россыпь полышей, вмерзших в землю. Тысячи искателей удачи ринулись к нам, чтобы разбогатеть на камнях за одну ночь. Они принесли с собою алчность, порок, кровь и смерть — но так или иначе способствовали развитию города.

К своему сорокалетию я стал главой гильдии рыболовов и вошёл в состав городского совета. К тому времени я уже несколько лет не выбирался на реку, разве только летом, чтобы просто закинуть удочку. Тяжёлая молодость, проведённая по колено в ледяной воде, дала о себе знать: суставы ныли днём и ночью, несмотря на лечебные мази, а лёгкие, которые раньше выдерживали многие сутки пребывания на холодном воздухе, всё чаще пугали меня внезапной одышкой. Лишённый возможности непосредственно заниматься делом своей жизни, я сосредоточился на управлении гильдией и приглядывал за тем, чтобы никто в разросшейся артели не был обделён и обижен. Это было сложно — с ростом города люди в нём изменились. Прямое насилие, как на истоке нашего пути, было редкостью, зато расплодились мошенники и махинаторы всех мастей, которые не гнушались любой подлостью, чтобы урвать себе кусок большой рыбы.

В сорок три года я похоронил брата. Нелепая смерть — Игорь всегда презрительно относился к выпивке, а тут ни с того, ни с сего напился морозным зимним днём в трактире до полусознания. Вернувшись домой, он не смог открыть дверь ключом, присел отдохнуть на лавочку и так уснул. Утром скрючившееся у крыльца тело обнаружил казначей гильдии, который пришёл к Игорю по делу.

Гибель брата что-то переломила во мне. Нет, я не впал в уныние, не забросил повседневные дела, не дежурил на его могиле сутками. Должно быть, Алёне даже казалось, что я отнёсся к трагедии слишком холодно. Но так было только по виду — я был по-настоящему потрясён. Если угасание матери было необратимо и потому ожидаемо, то сейчас произошедшее казалось бессмыслицей. Игорь был моложе меня, умнее, красивее — да что угодно. Он не должен был так уходить. Так было неправильно. Всё было неправильно.

И тут в моей памяти вновь воскресли давно забытые цветные карточки из бабушкиного сундука.

Далёкая Москва. Башни, тротуары, каналы, купола. Город-сказка. Я уже не был тем наивным ребёнком и не верил, что город мог сохраниться в том же виде до наших дней. Если он и не разрушен, то наверняка выродился, как и всё вокруг, и теперь его не узнать. Что я увижу, когда найду его после долгих лет поиска? Забытые развалины? Почерневшие останки? Пустые оболочки, населённые призраками? Однозначно, это не стоило похода. К тому же в своём нынешнем состоянии — с подорванным здоровьем, стареющий и изъеденный горем — я мог не выдержать долгое путешествие. В моём попечении были семья и родной город. Вряд ли этот мираж, пусть и радужный, как мыльный пузырь в солнечный день, мог их заменить.

Несколько дней я жил, как в странном бреду. Ходил на работу, что-то говорил жене, гладил по голове детей, ругался с купцами, которые хотели меня облапошить — но это всё было ненастоящее, далёкое. Внутри меня шла борьба, и только она имела значение. Я должен был дать себе ответ, сделать выбор раз и навсегда — Москва или… или всё, что у меня есть.